Разомкнутый круг
Шрифт:
Красавицы валашки млели от столичных офицеров, и носатому французу все чаще приходилось оставаться с носом.
В болгарских деревнях правого берега Дуная распространился слух о том, что Селим III назначил вместо престарелого Юсуф-паши нового визиря. Надменный француз тут же отрядил конногвардейцев на разведку в Шумлу под предлогом пересылки в Турцию писем турецких пленных, находящихся в России.
По прибытии с задания гвардейцы пошли на доклад не к Ланжерону, а к Кутузову.
– И кто же назначен вместо Юсуфа? –
– Какой-то Ахмед-паша. Как нам сказали, он был начальником Браиловского гарнизона и в прошлом году удачно отбил приступ князя Прозоровского.
– Я, сынки, с Ахмед-пашой познакомился лет двадцать назад – разбил его при Бабадаге… а потом встречался в мирной обстановке – он сопровождал меня в поездках по Константинополю. Так что этот азиат – мой старый знакомец. А сейчас, сынки, идите отдыхайте и спасибо за службу… Скучаете, поди, по столице-то? – по-отцовски улыбнулся Михаил Илларионович.
Для скорейшего заключения мира с Турцией в помощь Кутузову из Петербурга прислали известного дипломата Италинского с двумя помощниками – надворным советником Петром Антоновичем Фонтоном и его младшим братом Антоном Антоновичем. За несколько дней до их приезда визирь Ахмед-паша предложил прислать к нему в Шумлу уполномоченного для переговоров. Обрадованный Кутузов направил так кстати прибывшего Фонтона-старшего и с ним трех кавалергардов. «Конногвардейцы теперь пусть с донесениями побегают», – решил он. Посольство не возвращалось долго.
– Гляди-ка, как кавалергардам у турок понравилось, – удивлялся Оболенский.
– И чего там хорошего? Кормят каким-то бурьяном, лучше бы мяса побольше давали, поят шербетом… вот уж гадость-то в сравнении с водкой, тьфу.
– А может, в гарем проникли? – предположил Нарышкин. – С Волынского станется!
Наконец посольство прибыло и привезло с собой турецкого посланника, молодого рыжебородого Абдул-Гамид-эфенди. Турок сразу же заявил, что если русские настаивают на границе по Дунаю, то он тут же уезжает.
– Какой азиат горячий! – хмурился Кутузов. – Его величество еще Каменскому писал: «Мир же заключать, довольствуясь иной границей, нежели Дунай, я не нахожу ни нужды, ни приличия».
Италинский был растерян.
– Полагаю, следует задержать Абдулку подольше в Бухаресте, – высказал предположение Голицын, – а тем временем может что и изменится…
– Как же его задержишь? – совсем загрустил Италинский. – Не в крепость же сажать.
– Зачем в крепость?.. – улыбнулся Голицын. – Есть более надежное средство. Турок молодой, любит поесть и повеселиться. Давайте сведем басурмана с конногвардейцами или кавалергардами?.. Да он плакать станет, когда его будут отзывать.
– Сомневаюсь, конечно, но так и порешим! – закончил совещание уставший Кутузов.
По его приказу и для пользы отечества, трое конногвардейцев по самое горло окунулись в дипломатическую
– Религия не велит! – не совсем уверенно закрывал рюмку рукой турок.
Переводчиком к ним подвязался Фонтон-младший.
– Жуткая религия! – вздрогнул Оболенский. – Это переводить не надо. Неужели станем кофий с пастилой пить? – ужаснулся он.
– Шалфеев! А принеси-ка, братец, груздочков солененьких, красной рыбки и пару бутылок мадерки, – распорядился Рубанов, брезгливо отодвигая халву. – Господин дипломат!– обратился он к турку через Фонтона-младшего. – Нельзя обижать дом, в котором находишься, и друзей… – обвел рукой застолье.
– Нельзя! Аллах накажет! – согласился Абдул-Гамид-эфенди, решительно выпивая пиалу вина. – Из рюмки все равно пить не стану!
– Аллах с тобой, о достойнейший! Пей из чего желаешь, – жизнерадостно согласился Оболенский, наполняя пиалу водкой. – Отведай сего божественного нектара и закуси русской пищей, а то всё травы жуете.
После мадеры, на зависть трезвым джиннам и непьющему пророку Мухаммеду, посол тяпнул водочки, со смехом принявшись гоняться двумя пальцами за скользкими грибками. Конногвардейцы, выпив за здоровье эфенди, задумчиво наблюдали за ним.
– Не поют ли еще гурии в цветущих садах твоего ума, о несравненнейший? – поинтересовался заплетающимся языком начитанный Нарышкин.
Оболенский от зависти даже подавился грибком.
– Сколько у тебя жен-то? – полюбопытствовал князь, отбросив дипломатию.
Тот растопырил четыре толстых жирных пальца и по очереди облизал их.
– Так я ласкаю своих жен…– начал он. – Они стройны, как молоденькие тростинки… – с трудом поднялся на ноги турок и, покачиваясь, запел… – они легки и воздушны, как облака, цветы вянут в их присутствии…
– Как у нас от Вайцмана, – шепнул Нарышкину Максим.
– …Они обвиваются вокруг возлюбленного виноградной лозой, кожа их благоухает розами… – щеки, как персики, – икнул янычар – и со словами: – … лицо, как луна», – свалился на ковер и захрапел.
– А речи их колючие, словно засохшие ветки, и язык их острее гвоздя! – продолжил за павшего знаток восточного фольклора Нарышкин.
Тут даже Рубанов пришел в восторг.
К вечеру эфенди с удовольствием опохмелился…
И когда через неделю Михаил Илларионович справился у турка, не пора ли ему домой, не надоело ли ждать известий от визиря… Тот ответил, пряча трясущиеся руки за спину и отворачивая в сторону лицо, дабы не дышать перегаром:
– Будем ждать, о великий господин!.. Как цветок алоэ ждет двадцать лет, чтоб расцвесть навстречу солнцу, так и мы станем ждать, чтоб расцвесть навстречу миру…