Разомкнутый круг
Шрифт:
Максим не видел и знал, что не может этого видеть, – но почему-то видел или так обостренно чувствовал, как разваливается под ятаганом каска, сползая к спине и открывая его голову и горло. Белое, хрупкое, беззащитное горло… Острию ятагана поддался и медный налобник, но тут не выдержала и лопнула застежка под подбородком и каска свалилась с головы…
Ятаган, хищно сверкнув у горла – Максим ясно увидел зазубрину на лезвии – столь ясно, будто глядел на нее через увеличительное стекло, – впился в кирасу и начал крушить ее на груди, проникая все глубже и глубже…
Максим не видел, но знал это точно! Конь под ним высоко поднялся на дыбы и начал опускаться, норовя ухватить зубами холку вражеского коня, раз не удалось ударить его копытами… Но тут ятаган спага выскользнул из кирасы и, лишь чуть царапая ее, заскользил по металлу. Прямой палаш Рубанова сам, Максиму показалось, что он не направлял его, уперся турку в бок и начал легко и свободно погружаться в тело спага. С удивлением прищурив глаза, Максим наблюдал за своим палашом, уходящим все глубже и глубже, по мере того как передние копыта жеребца опускались на землю. И в тот момент, как они коснулись земли, спаг затрясся, открыл рот и, наверное, дико закричал, но Максим не слышал крика и ничего не видел, кроме вошедшего в человеческое тело металла… Ятаган выпал из ослабевших пальцев спага, и сам он начал клониться с седла…
И тут Максим услышал шум боя: крики, стрельбу и топот… Но он не мог, не хотел больше сражаться… У ног его, щекой в пыли, лежал убитый им человек… В данный момент это был не враг, а мертвый человек, и убил его он… он – подпоручик Рубанов – веселый и добрый парень…
Рот у спага открылся, и оттуда стала вытекать красная густая масса… В желудке у Рубанова что-то взорвалось и закрутилось, и корнета стошнило на пыльный ботфорт и землю.
Таким и застал его подъехавший Нарышкин. Поглядев на мертвого врага, а затем на Максима, он тоже склонился с седла, и его начало рвать.
Следом за Нарышкиным подлетел оживленный Оболенский.
– Ух ты! Во дают! Спага завалили, – задышливо произнес он и тут же врезался в гущу боя – тошнота не беспокоила его…
Черные от пыли, потные и усталые, на грязных конях, плелись гвардейцы по направлению к главной квартире. Гогоча и размахивая руками, оживленно обсуждали бой, хвастаясь друг другу, сколько врагов порубили, временами завистливо поглядывая на помятую кирасу Рубанова и разрубленную каску его, которую благоговейно держал Оболенский. И Максим понял, что он первый из них убил ЧЕЛОВЕКА!..
Михаил Илларионович встретил принявших боевое крещение друзей поначалу хмуро. А Голицын прямо-таки побледнел, увидев пробитую кирасу Рубанова и каску.
– Все нормально? Жив, цел и невредим? – ощупал руки и шею Максима. – Слава Богу! – погладил усталое, серое лицо.
– Ведь что творят?.. Ланжерон тоже хорош – отправил мальчишек в самое пекло… – Кутузов взмахивал пухлой ручкой с зажатой в ней маленькой в царапинах подзорной трубой.
– Зато враг отступил! – рявкнул Оболенский, показывая все тридцать два зуба.
– Дали азиатам прикурить, – поддержал его Волынский, красуясь на коне и будто
«Эх! Молодость, молодость! – Поднес к глазам подзорную трубу Кутузов, но тут же прижал ею карту, лежавшую на барабане и поднявшую от налетевшего ветра угол. – Враг отступил… – недовольно подумал он, – потому и отступил, что это были не главные силы, а лишь разведка, хотя и многочисленная. Да туман еще не вовремя растаял, турок и увидел все русские войска… Ну что ж! Голова на плечах имеется, еще что-нибудь придумаем…»
Конногвардейцы переодевались в своей палатке, с любопытством поглядывая на Рубанова, когда тот сбросил кирасу, колет и снял мокрую от пота рубаху.
– Даже царапины нет! – несколько разочарованно произнес Оболенский.
– И слава Богу! – перекрестился Нарышкин.
В ту же минуту, пригнувшись, в палатку шагнул князь Петр.
– Переволновался я за вас, господа… – и, заметив, что лица нахмурились, добродушно усмехнулся, поднял две бутылки мадеры. – Следует отметить первый бой!
Гвардейцы сразу воспрянули духом.
– Но прежде бегом марш на Дунай мыться! – приказал он.
Ночью Рубанову снился убитый спаг. Голова его вдавилась в землю, глаза белели, закатившись под лоб, а изо рта беспрестанно текла и текла кровь, грозя утопить Максима. Он принялся убегать, но кровь поднялась выше ботфортов и уже приближалась к груди.
Закричав, весь мокрый от пота, Максим проснулся и сел на кровати, пошарив вокруг себя руками. «Слава те господи, никакой кровищи». – Испуганно поглядел на две стоявшие рядом походные кровати и укрытых шинелями друзей. После боя спали они как убитые и крика его не слышали.
Утром Рубанов направился в палатку к полковому священнику, покаялся ему и рассказал про ночные кошмары. Батюшка был стар, мудр и сед. Высокий лоб его глубокими шрамами пересекали морщины. Умные глаза светились любовью и пониманием. Улыбнувшись, он взял за руку Максима и подвел к низкому столику с развернутым походным киотом и горящей перед ним тонкой восковой свечой.
– Бог все видит и знает! – произнес он. – Убил ты не в пьяной драке, а в честном бою… и не за кошелек, а за Родину. Грех твой церковь берет на себя!.. Потому и крепка Россия, что ее берегут такие, как ты… А придется умереть?.. Так и смерть сладка за Бога, Царя и Отечество!
22
22 июня, когда солнце только еще поднималось, готовясь к трудовому дню, а русский лагерь завтракал, турецкое ядро шлепнулось в котел с кашей, забрызгав сидевших кругом него егерей и конногвардейцев, охранявших командующего.
И началось…
– Ладно в кашу, а ежели бы шкалик расколол? Голыми руками задушил бы османа! – схватился за ружье Шалфеев.
Турки стреляли по всей линии русских войск.
Из палатки с кряхтением выбрался недовольный Кутузов с полуобглоданной куриной ножкой вместо подзорной трубы. В сердцах он сорвал с шеи и бросил на пыльную траву салфетку.