Развод. Между нами только ненависть

Арская Арина

Что мне не надо шептать на ухо с противно-ласковым предложением “помочь”, ведь моя боеготовность на том же уровне, что и двадцать лет назад.

Что я люблю глубоко и смачно целоваться.

Что если я захочу, то могу потрахаться и в туалета ресторана. И мне не потребуется смазка, ведь меня хотят. Хотят до сбитого дыхания, поскуливания и искусанных губ.

Что нет никаких запретов на эксперименты.

А Оле то неудобно, то колено хрустнуло, то поясницу тянет, то голова кружится, то колени натерло, но все

это не мешает ей читать эротические романы, в которых полуметровый баклажан с первого раза пихают в заднюю дверь. Чуть ли не с разбега.

Оля стала ленивая. Вот и все.

Терпеть не могу ленивых баб, ведь лень в женщине зарождается лишь тогда, когда нет любви.

Три минуты в туалете для нее предпочтительнее, чем живой муж. Может, для Оленьки повторить все эти сценарии из ее книжулек, чтобы фантазии недотраханных авторш стали для нее реальностью?

Лень. Меня тоже начала одолевать лень. Для чего мне прыгать перед Олей? Что-то доказывать?

Ей не была нужна семья как таковая, не нужен был я настоящий, не нужны были настоящие дети.

Она убегала от нас в фантазии, и эти фантазии для нее были дороже реальности, от которой она и после развода спрячется.

— Марк…

— Ты когда поняла, что мужа разлюбила? — откладываю вилку и делаю глоток кофе.

— Когда я поняла, что не хочу быть с ним наедине, — Фаина подпирает лицо кулачком и печально вздыхает. — И когда я начала видеть в нем дурака, а не мужчину.

Глава 31. Никакая

— Ты только не обижайся, доча, — говорит мама и печально вздыхает, ожидая моего внимания.

Я сижу на кухне в углу у холодильника, скрестив руки на груди. Время — полночь.

Спать не могу.

Полежала час с открытыми глазами и пошла на кухню пить чай в тихом одиночестве, но за мной вышла мама и вредной тенью последовала за мной.

— Ты меня слушаешь, нет? Не притворяйся глухой, доча.

— Мам, отстань.

— Баба из тебя никакая, — заявляет мама и шумно отхлебывает чай. — На словах ты королевишна, а на деле — ни рыба, ни мясо.

Медленно выдыхаю. На пожилых людей нет смысла обижаться. Не буду даже фыркать в ответ.

— Если бы не Марк, то ты бы точно вышла замуж за Кольку.

Закатываю глаза.

— Его жена выперла из дома. Годами проигрывал бабки, залезал в долги, не работал…

— Мам.

— Вот такой муж тебе под стать.

Я перевожу злой взгляд на маму, и мои крылья носа вздрагивают в гневе.

— На правду не обижаются, доча, — отставляет чашечку. — Ты никакая. Вот так просто кинула свой дом. Свое гнездо. Своего сына. Мужа.

— Да ты издеваешься… — охаю я и повышаю голос. — Он мне изменял, мама!

— Дай угадаю, — мама откидывается на спинку стула и тоже скрещивает руки. — Ты, поди, Маркуше не давала играть с твоим бобриком, да?

Я

сижу с открытым ртом и не знаю, как реагировать на мамину пошлость. Она у меня, конечно, бабулька современная и никогда не была ханжой, но разговаривать с ней о бобриках я не хочу.

— А чему ты удивляешься тогда, Оля? — усмехается мама и окидывает меня разочарованным взглядом. — Как давно вы не кувыркались?

— Мама!

— Как давно?! — рявкает она и встает, стукнув по столу. — Месяц? Два? Три? — вглядывается в мое лицо. — Полгода? — щурится. — Год? — округляет глаза. — Да ты совсем дура, что ли?!

— Это не твое дело, — цежу я сквозь зубы.

— Это какой-то кошмар, — она садится и закрывает лоб. — Какая же ты дура, Оля, — и опять вскрикивает на меня, — год! Год!

Я отворачиваюсь и краснею.

За этот год все совсем плохо стало. Марк ко мне периодически лез, а мне было… лень, и всячески изворачивалась, чтобы избежать долгих ночных марафонов. Либо притворялась бревном, с которого Марк сам с недоумением сползал и спрашивал, что происходит, или все ловко подводила к тому, что он сам не хотел тиранить меня.

И я умудрялась в такие моменты намекнуть на его мужское бессилие. Зачем? Чтобы его выставить виноватым, а не себя, ленивую тварь, которая стала возбуждаться только на книжных мужиков.

— Год! — возмущенно шепчет мама.

— Хватит, мам…

— Год мурыжила мужика и не думала, что он загуляет? Серьезно? Серьезно, Оля?!

Мне нечего ответить. Да, в этот год Марк проигрывал женскому клубу, моим лекциям, встречам, книгам, сериалам… Он проигрывал по всем фронтам. И чем больше я о нем врала, тем сильнее меня отворачивало от него.

— Поздравляю, Оля, — мама цыкает, — ты феерическая дура. Теперь у меня нет вопросов, почему ты вся такая аморфная тут сидишь.

— Что ты от меня хочешь? — подаюсь в ее сторону. — А? У него другая женщина, ясно?

— Нет бы хоть как-то дернуться, — мама приближает ко мне свое разъяренное лицо, — чтобы он пожалел об этой другой женщине. Засомневался. Чтобы он разочаровался в ней… Чтобы эта шмара была шмарой, а ты королевой. А ты…ты сейчас жалкая, трусливая и глупая бабища, которая просрала брак, мужа и детей. Вот видели бы тебя сейчас твои подружки… — кривит тонкие губы. — Вот чтобы они сказали, а?

Я сглатываю и затем швыряю кружку с чаем в стену. Громкий стук, и толстая керамика разлетается на крупные осколки. Тяжело дышу и цежу сквозь зубы:

— Они бы сказали, что я дура, — выдыхаю через яростно трепещущие ноздри, — да я бы сама про себя сказала, что я — идиотка. Довольна, мама?

— Я буду довольна, когда ты покажешь Марку, что ты пусть и дура, но та дура, которую он упустил, — шипит мне в лицо. — Не смей проигрывать какой-то шлюхе, Оля. Ты сейчас проигрываешь. Как мать, как женщина, как жена и… как дочь.