Развод. Между нами только ненависть

Арская Арина

Раздуваю ноздри, уловив в голосе Марка насмешку, но все же отвечаю:

— Обычно за долги.

— Обычно? А если необычно? — Марк тихо и бархатно посмеивается.

— А что у вас такого не практикуется?! — рявкаю я. — У вас же ни стыда, ни совести. И чужими женами не побрезгуете!

— Не практикуется, Оля, — Марк становится серьезным. — По крайней мере, мне ни разу не поступало предложения взять чужую жену за долги, и сам я тоже не предлагал. Да и у другие предпочтут все же выбить

долг, а с женщинами… ну, знаешь, обычно нет дефицита в женщинах.

— То есть все это сказки для дур? Ты это хочешь сказать? — я почти кричу.

Я-то и сама понимаю, что все эти книги, которые я читала, не описываю реальную жизнь. Это сказки для взрослых девочек.

Кому нужны чужие жены, которые полкниги стесняются, убегают, сопротивляются, рыдают, орут оскорбления и ничего не умеют в постели, если есть красивые, молодые и умелые эскортницы? Да и в принципе у мужика при власти, деньгах, авторитете есть варианты поинтереснее, чем зашуганные серые мышки, в которых раз и с первого взгляда втрескался какой-нибудь Розарио.

Чертов Розарио. Поскрипываю зубами. Марк бы этому тупому Розарию зубы выбил, собрал в мешочек и повесил ему на шею, а после похлопал по плечу и заглянул в глаза со словами «Розочка, какой же ты озабоченный чмошник»

И ведь не поспоришь. Не мафиози, а подросток в пубертате и с пушкой в руках.

— Определенно сказки, Оля, — самодовольно хмыкает Марк. — Но мы что-то отвлеклись от главного вопроса. Зачем тебе в табор-то?

Поглаживаю пальцами лоб в попытке собраться с мыслями. Я-то ляпнула, а теперь сама понимаю, что мое требование было глупым, но неужели я откажусь от своих же слов и решения посмотреть в глаза бессовестному барону?

Нет! Ни за что! Тогда я опять буду трусливой дурой.

— Посмотрит на ту, которую нагло обворовали, Марк, — стараюсь говорить твердо. — И я посмотрю на тех, кто на гадалках делает бизнес.

— Не только на гадалках, — цыкает Марк. — На попрошайках, на беспризорниках, на инвалидах, на кражах, на угонах машин, на наркотиках, на проституции и на… на конском навозе. Дачники только у них и закупаются по весне. И самое смешное, что только конское дерьмецо у них, если выражаться метафорично, чистое и честное, пусть и пованивает.

— Марк, ты возьмешь меня.

Молчание, и я медленно краснею. Я аж чувствую, как румянец заливает жаром нижнюю часть лица, а после поднимает к висками и лбу.

— Возьмешь меня с собой к цыганам, — торопливо проговариваю я, потому что молчание начало слишком затягиваться. — И не в роли невинной жены, которую ты отдашь за долги барону.

— Да? — усмехается Марк.

— Ты же ему ничего не должен?

— С цыганами я вообще дел не имею.

— И правильно, — вздыхаю я и опять замолкаю.

Это

что еще было? Я одобряю то, что у Марка есть какие-то свои бандитские принципы? Одобряю, понимаю и принимаю?

И ведь с каким тоном сказала! Будто сама какая-то прожжённая бандитка, у которой стрелки, «деловые» разборки с партнерами и «дружеские» встречи с генералами-майорами.

— Ладно, я за тобой заеду, — наконец, спокойно отвечает Марк, будто не услышал от меня ничего удивительного и странного.

— Правда? — вновь возвращается наивная тупая Оленька с удивленным голоском.

— Правда.

— Вот черт, — не могу в себе сдержать растерянное ругательство.

Марк смеется, и в изумлении прикрываю рот пальцами.

Я вдруг понимаю, что давно не слышала, как он смеется. Расслабленно и с той мужской мягкостью, которая сигнализирует женщине, что мужика тронула ее наивность и испуг.

Я аж замираю, вслушиваясь в вибрации его смеха, и неосознанно прикладываю ладонь к низу живота. Под ней растекается жар, а по рукам, плечам, груди скользит волна слабости.

Это что еще такое?

Сижу с круглыми глазами и боюсь дышать, словно Марк через километры, что нас разделяют, поймет, что я размякла от его смеха.

— Раз так яростно напросилась, Оля, — Марк хмыкает, — то, конечно, я тебя возьму, — очень долгая провокационная пауза, и он продолжает, — с собой к цыганам.

Глава 38. Мафиозница

— Куда ты собралась?

— К цыганам, — решительно отвечаю маме и резко к ней разворачиваюсь.

Упираю руки в боки и вскидываю подбородок. Вот какая я сильная, бесстрашная и решительная.

— Господи, Оля… — мама хмурится. —Ты же мне еще в детстве угрожала, что уйдешь жить с цыганами. Повторяешься?

— Нет, — выдыхаю, — мы с Марком на разборки к ним едем.

У мамы брови ползут на лоб. Выше, выше и еще выше.

— С Марком? — недоверчиво уточняет мама.

— Да!

Отворачиваюсь к зеркалу и аккуратно продеваю в мочку золотую серьгу-колечко. Хмурюсь.

Страшно.

Мне очень страшно. Во-первых, приедет Марк. Во-вторых, все эти разборки очень опасны: вдруг будет перестрелка?

Поэтому я должна быть красивой. Если меня мертвую потащат закапывать в конский навоз, то пусть тащат и вздыхают «какая красивая женщина, жаль мертвая».

Вдеваю вторую серьгу в ухо и придирчиво разглядываю свое отражение. Собираю волосы, распускаю, снова собираю на затылке.

— Наверное, лучше с собранными. Так я строже выгляжу, — удерживая волосы на затылке одной рукой, второй тянусь к шпилькам-неведимкам. — Они должны увидеть меня и… понять, что зря ко мне полезли.