Развод. Между нами только ненависть

Арская Арина

Как только он начал бузить, как только перестал быть малышом, я его скинула на Марка с оправданием, что мальчика должен воспитывать папа, и вот результат: я для сына — тупая кринжовая тетка, которая не смогла создать в семье авторитет матери.

Меня эта внезапная правда бьет под дых, и я аж громко выдыхаю и прикрываю рот рукой, широко распахнув глаза.

Только Марк добивался от наших детей натянутого уважения ко мне и часто одергивал: «не говори так с мамой», «язык прикусил!», «немедленно

извинись перед мамой!»

Но защита Марка закончилась, когда уже и его терпение лопнуло. А смысл поддерживать авторитет той, которая поносит его за спиной, унижает и видит лишь кошелек на ножках?

И как я сейчас могу требовать от Димы уважения к себе? Никак. Ему шестнадцать лет, он скоро сам станет мужчиной, сам женится и сам будет строить свою семью.

Я говорила, что теряю его, но я… уже потеряла его.

— Ночь-полночь, а вы скандалите, — мама кидает пакетики с травяным чаем в кружки и заливает их кипятком, — разорались.

Я молчу. Димка молчит. Как тут заговорить?

Мама с громким стуком ставит кружки на стол перед Димкой и мной. Зыркает на него, а потом на меня, и сердито шепчет:

— Я иду спать. У меня режим. У меня возраст. Если кто-нибудь из вас меня разбудит, я высеку ремнем до кровавых полос. Все!

Выходит, для порядка хлопает дверью, но не громко. Лишь чтобы обозначить для меня и Димы, что ее сильно разозлили.

Молчание затягивается, и вздрагиваю, когда Дима громко хлюпает травяным чаем.

У меня слова не идут. Я бы предпочла злых цыган, чем разговор с сыном, который потерял веру в меня, но раскрыть рот я должна.

Зачем я тогда заводила семью? Зачем рожала? Чтобы молча сидеть на кухне и жалко кусать губы в ожидании, когда сын в очередной раз психанет, уйдет и оставит меня одну.

— Дим… — сдавленно шепчу я. Делаю паузу и честно признаюсь, — я облажалась.

Цыкает и и опять делает глоток чая.

— Перед тобой, — устало пожимаю плечами. — Прежде всего перед тобой.

Будь я для него той матерью, в которой он нуждался все эти годы, то наш с Марком развод был бы воспринят иначе. Мой сын был бы более спокоен, собран и уверен в завтрашнем дне, а так… матери не было последние пять лет и накопилось на нее много злости, которую подростковый мозг просто не в силах сейчас осознать.

— Я не знаю, как быть тебе мамой, — перевожу на него печальный взгляд, а он смотрит на меня исподлобья зверенышем. — Ты уже юноша. Папа прав. Тебе всего шестнадцать лет, а уже шестнадцать. Ты уже выше меня. Ты сильный, большой, и у тебя уже голос как у взрослого мужчины.

Слезы сами по себе текут из глаз.

— Я совсем не знаю тебя, — торопливо смахиваю слезы, — и поэтому я тебя боюсь. Меня устраивало, когда ты под контролем отца отчитывался мне о

хороших оценках в школе и говорил, что все у тебя нормально, а большего знать я не хотела, потому что… потому что, — горько усмехаюсь, — я без понятия, кто такие подростки и как решать их проблемы. На все, что меня хватит… — я сглатываю ком слез, — похихикать над тем, есть ли у тебя подружка.

— Нет у меня подружки, — цедит сквозь зубы Дима, пристально глядя на меня.

— А если и появится, то ко мне за советом не пойдешь, потому что… а что я скажу, да? — слабо улыбаюсь. — Что нужны подарки подороже?

Дима прищуривается.

— Да ни один нормальный пацан не пойдет к мамке спрашивать совета о девках, — Дима поскрипывает зубами. — Только какой-нибудь лох.

— А к папе пойдешь?

— Уже ходил, — зло отвечает Дима и усмехается, — и, видимо, с тобой никто не поделился, да?

Больно. Прям в самое сердце. Одно дело тащить Димку на стрельбище и не говорить мне, потому что я заистерю, что я против насилия и оружия, а другое не рассказать о его сердечных терзаниях.

— Нет, не делился, — отвожу взгляд. — А зачем? Чтобы я все это потащила чужим теткам и над тобой похихикала прилюдно? — закрываю глаза. — А я бы так и сделала.

Глава 49. Ярость

— Господи, папа! — Лена замирает на лестнице с круглыми глазами.

Ее пугает моя опухшая рожа и рубашка в бурых пятнах крови.

— Иди спать, — зло кидаю я, — все в порядке.

Прохожу мимо лестнице и шагаю в гостиную, в ярости дернув головой. Хочу выпить.

Имею полное право. Сегодня я, наконец, услышал от Ольги то, что чувствовал очень давно.

То, что холодило душу внезапными вспышками тоски рядом с ней.

То, в чем я отказывался вслух признаваться.

То, что вызывало глухое раздражение.

То, что гнало из дома.

То, что задерживало меня в офисе, на совещаниях с подчиненными и встречах с партнерами.

То, что меня злило будто без причины, но причина была.

Оля разлюбила меня.

Больше не был мужчиной для нее и стал лишь мужем-функцией, который обязан содержать и оплачивать хотелки.

Любой другой намного раньше щелкнул бы ее по носу, но я продолжал и продолжал покупать брюлики, шубки, туфельки, ведь хотя бы так она нуждалась во мне.

Хотя бы так раз за разом она вспоминала обо мне и лезла с улыбочками выпрашивать деньги на платьице от французского дизайнера. Мурлыкала, целовала в шею, терлась носиком…

— Пап, — Лена следует за мной.

— Я сказал, что все в порядке! — разворачиваюсь к дочери я громким и злым рявком. Вскидываю руку в сторону лестницы. — Спать иди!