Развод. Между нами только ненависть

Арская Арина

В лицевые кости бьет острая боль, и я с глухим рыком медленно выдыхаю, чтобы ослабить эту боль.

— Не ори на меня так! — взвизгивает Лена. — Я же волнуюсь!

— Конечно, волнуешься, — хохочу я и развожу руки в стороны, — кто же тебе оплатит учебу в Испании и кто купит квартирку в Мадриде, да? — повышаю голос до рокочущего баса. — Вот и все! А на остальное посрать! Лишь бы папа оплачивал капризы, цацки! У кого придется просить машинку, да, если папу пристрелят где-нибудь в подворотне?! Непорядок! Страшно!

Лена возмущенно округляет глаза.

Я

понимаю, что не должен срываться на дочери, но она попала под горячую руку. Я же просил ее пойти спать и оставить меня в покое.

— Каждому в этой семье всегда что-то нужно от меня! — гаркаю я. — И только тогда, когда нужно, вы все ласковые! Все добренькие такие! Все такие заискивающие! В глазки смотрите! Мурлыкаете, хвостиком виляете! Но на деле всем насрать, — я уже ору, и от боли нос и скуловые кости трещать от боли, — всем, мать вашу, насрать, что я и как! Хоть бы одна сволочь в этом доме просто так поинтересовалась, как у меня дела! Просто так без повода и причины!

В глазах Лены вспыхивают слезы, и она сердито поджимает губы. Как она сейчас похожа на Олю, и это меня неожиданно выбешивает до черной ярости.

— Ты не прав, папа!

— Да неужели?! — гаркаю я и делаю к дочери шаг. — Мне даже интересно, что было бы, если бы я сейчас потерял все бабки?! Вот раз и нет у папули денюжек на подарок тебе на день рождения и Испанию. Нету и все! Как у большинства мужиков в этой стране!

Лена отступает и обиженно шмыгает:

— А твоя Фаина…

— А моя Фаина пока еще не так обнаглела, как вы, — перехожу на ровный тон, пусть и руки сжаты в кулаки. — но уже начала, да, — усмехаюсь, — может, это я позволяю считать себя за лоха? Позволяю вам, бабам, думать, что я просто дурак, которого можно нагнуть и без смазки отыметь?

— Папа! — кричит Лена.

— О, какие мы нежные! Привыкли, что папа только сюсюкается со своими девочками? — делаю еще один шаг. — Шепотом говорит, ни одного грубого слова не скажет своим принцессам, да? Правда, — скалюсь в улыбке, — дурачок блаженный. Можно, — опять гаркаю, — на голову ему срать исподтишка?

— Папа, не кричи так…

— А вот такой я, моя милая! — смеюсь. — Дома вы мне в волосы с сестричкой цветочки заплетали, а там, — я киваю в сторону, — я людям зубы выбивал. Но аккуратно, чтобы следов на руках не оставалось! А сколько рубашек в крови было выброшено! И ведь никто из вас не задавался вопросом, почему у папули рубашки все одинаковые, пиджаки одинаковые, брюки одинаковые. А для того, чтобы всегда была возможность купить то же самое, если старое папа изгваздал кровью, блевотиной!

Лену начинает трясти. Все это я должен говорить не ей, а Оле, но увы. Меня уже не остановить.

— Но всем насрать! — повторяю я. — какая разница, откуда у папы деньги! Вы же девочки! Вам не надо это знать!

— Пап, — сипит Лена, — да не нужна мне Испания…

— А ты поедешь! — вновь срываюсь на рев. — Ты мне все мозги сожрала с этим лядским Мадридом! Поедешь, полетишь, побежишь! Поползешь!

— Это… мама тебя так завела?

— Маму свою с собой заберешь! — я уже совсем не соображаю,

что говорю. — Пусть там с тобой сидит, а то тут я ее… — голова раскалывается. Череп будто расходится по трещинам. — Прибью! Я прибью твою мать!

Я хватаю у стены высокую и узкую консоль на тонких ножках и швыряю ее в сторону от себе на метра полтора. Меня буквально разрывает от ярости и мужского бессилия, в котором я только и умею, что откупаться деньгами.

Грохот, визг лены и я тихо приказываю:

— Заткнись, — и шумно выдыхаю через ноздри.

Она замолкает.

— А теперь спать пошла, — прищуриваюсь. Меня всего трясет. — Немедленно, Лена.

— Что тебе мама такого сказала? — всхлипывает и утирает слезы с щек.

— То, что она меня разлюбила, — глухо отвечаю я. — Христом богом прошу, Лена… иди спать.

Глава 50. Сын и мать

Тоскливо и одиноко.

Хочется под бочок к сильному Марку, который сквозь сон обнимет и что-то неразборчивое, но ласковое пробурчит в мои волосы.

Сейчас я нуждаюсь в его мужской сонной нежности, а еще месяц назад вся напрягалась и закусывала губы, ожидая, когда Марк вновь глубоко заснет и выползу из-под его руки.

Какая же я дура.

Я готова это повторять и повторять.

— Я пошел спать, — Дима отставляет пустую кружку и встает.

— Я люблю тебя, сынок, — поднимаю заплаканный взгляд.

— И чо? — грубо спрашивает он.

И он прав.

И чо?

Ну, люблю я его, и чо дальше-то? Сиди, мама, и люби дальше, а пошел спать, ведь от твоей любви толка никакого.

Бороться за любовь свою ты не умеешь и не собираешься.

Любовь твоя не дает, а забирает.

Любовь твоя на проверку оказалась трусливой и слабой.

— Спокойной ночи, — кривит лица в разочарованном оскале и шагает к двери, дернув плечами.

Я хватаю его за руку, вынуждая остановится.

— Чего тебе, мам? — недовольно спрашивает он, но я все равно улавливаю в его голосе не только злость, но и печаль с обидой.

— Девочки бывают очень глупыми…

Дима недоуменно вскидывает бровь, но руку не выдергивает.

— Глупыми рядом с мальчиками, которые их любят и балуют… — сжимаю ладонь сына крепче. — Я сказала твоему папе те слова, которые не должен слышать ни мальчик от девочки, ни мужчина от женщины. нет ничего страшнее нелюбви. Она все разрушает.

— И чо? — Дима повторяет свой вопрос, но голос его все же вздрагивает , и руку он не выдергивает.

— Можно разлюбить, а можно… — всхлипываю, — забыть, что ты любишь.

— Чо за бред?

— А вот так бывает, — слабо улыбаюсь. — Мы с твоим папой очень долго, а к хорошему человек привыкает, и ценность человека рядом уже воспринимается не как радость и чудо, а как обыденность. В обыденности, Дима, скучно, и ищешь радость на стороне.

Мне сложно говорить, но я должна. Если сейчас отпущу руку Димы и позволю ему уйти спать в гневе и злости, то последняя ниточка близости между нами разорвется.