Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
— Какой балаган?
— А такой! В заведение приходите, комедии представляете, клиенты глазеют.
— Вон! — рявкнул порозовевший Юрий Михеевич, поняв, к чему клонит Рюхалка.
— Я по-честному, — начал было оправдываться «красный купец».
Но Юрий Михеевич схватил лежащую у кафельной печки кочергу, и Рюхалка с визгом вылетел из комнаты.
Концерты в пивной продолжались. Слава о них разносилась за пределы нашего района, и в заведение Рюхалки стали заглядывать люди, не имеющие никакого отношения к спиртным напиткам. Просто приходили на выступление «Синей блузы». «Красный купец» мрачнел и худел.
Раз зимней ночью
Когда народу в пивной собиралось слишком много и даже часть зрителей толпилась на улице, концерты переносились в зал клуба. У Рюхалки в те дни оставалось всего человек семь, не считая, конечно, Виктора Сергеевича. Правда, находились хитрецы, пытавшиеся сначала «заправиться» пивом или водкой, а потом бежать в клуб, однако таких комсомольцы к себе не пускали. У входа выставлялись дежурные, и те подвыпивших «хитрецов» с позором заворачивали назад.
Старый больной человек как-то попытался пожаловаться «на этот некультурный произвол» заведующему клубом Матвееву. Но Матвеев только развел руками:
— Хозяева в клубе комсомольцы, так постановили и на партячейке, и в профсоюзе, а я… лишь технический работник…
Юрий Михеевич, зашедший в тот момент в кабинет заведующего, строго сказал Старому больному человеку:
— Парень вы здоровый, ломовым можете быть, а около «Колизея» папиросами торгуете и водочкой балуетесь. Ведь и имени-то у вас, почтеннейший юноша, кажется, настоящего нет.
— Как нет? — смутился Старый больной человек. — Есть.
— А как вас зовут?
— Олег.
— Вот видите, Олег, какое у вас прекрасное древнерусское имя, а вы предпочитаете жить с дурацким прозвищем… Подумайте серьезно над тем, что я вам здесь поясняю…
А Рюхалка вскоре разорился и скрылся в неизвестном направлении. В бывшей пивной приезжие восточные люди торговали летом овощами и фруктами, а Виктор Сергеевич, потерявший постоянную публику, ходил по городу со слепым шарманщиком и исполнял под хрипящую шарманку «Шумел, гремел пожар московский», «Разлука ты, разлука», «Ах, зачем эта ночь…». Старик же Викентий Шевякин окончательно бросил пить и каждую получку покупал для внучки гостинцы. А Старый больной человек не отирался больше с папиросами у «Колизея». Юрий Михеевич устроил его рабочим сцены в оперный театр…
Вот почему Леня Диковских спрашивал у Глеба, готовы ли бутафорские сабли. Они нужны были и для «Красных дьяволят», и для «Любови Яровой». И мы весь вечер на кухне у Пиньжаковых строгали, пилили и красили, пока Семен Павлович не прислал за Борисом домработницу, а меня не позвала мать.
Лене очень хотелось самостоятельно поставить какую-нибудь пьесу или подготовить концерт «Синей блузы», но Юрий Михеевич был категорически против.
— Рано, Леня, рано, — назидательно говорил он. — Опыт у вас в искусстве и в жизни еще маленький. Что бы произошло, если бы великий Константин Сергеевич Станиславский без громадных житейских и сценических наблюдений занялся режиссурой? Безмолвствуете? Понимаете, значит, почему нельзя допускать молодых людей к режиссуре. Смотрите, как я тружусь над
Когда же Юрий Михеевич узнал, что свой первый сбор в нашем пионерском отряде, посвященный охране здоровья, Леня готовит как инсценировку, в Студии революционного спектакля чуть не разразился скандал.
— И себя, Леня, покалечите, и детей! — сказал старый актер.
Леня темпераментно возражал. Страсти накалялись, но Сорокин внес компромиссное предложение: пускай Леня под руководством самого Юрия Михеевича продолжает работу над инсценировкой. Ведь придется же ему когда-нибудь заняться режиссурой вплотную, а вдруг тогда Юрия Михеевича рядом не будет. Кто Леню поправит? Юрий Михеевич, немного подумав, согласился и стал ходить на все репетиции сбора.
Я в инсценировке занят не был. Однако в последний момент артистам понадобился суфлер, и, вспомнив, что раньше я хорошо подсказывал на уроках, на эту должность назначили меня. Я не отказался и добросовестно прятался на репетициях в тесную суфлерскую будку. Подсказывать же почти не приходилось: текст ребята знали прекрасно, видимо, суфлер требовался лишь для страховки.
Сбор мы провели в последнее сентябрьское воскресенье. И нам, и гостям он очень понравился.
Днем, в двенадцать часов, мы собрались в клубе и выстроились на торжественную линейку, а после линейки поднялись на сцену. Среди приглашенных гостей находился и Семен Павлович. Совет отряда попросил Зислина-старшего провести на сборе беседу об охране здоровья. Ведь лучше доктора, да еще такого уважаемого, этого никто бы не смог сделать.
Семен Павлович, конечно, не отказался. Он пришел к нам в черном парадном костюме и в черных блестящих ботинках. Почему-то в книгах всегда рисовали и рисуют врачей в очках и с бородкой. У Семена Павловича не было ни того, ни другого, только небольшие усы.
Семен Павлович, пошептавшись с Леней, встал посередине сцены, а все мы — и пионеры, и Леня, и Сережа Неустроев, и Юрий Михеевич, и секретарь фабричной комсомольской ячейки, и заведующий школой Александр Егорович — расселись вокруг него прямо на огромном пестром ковре, сохранившемся еще со времен Санниковых.
— Пусть все будет по-домашнему, поуютнее, — толковал вчера Лене Юрий Михеевич. — А сцена всегда создает и уют особый, и интимность необходимую. Доверьтесь, Леня, моему опыту.
И мы доверились опыту старого актера. Действительно, сидеть на мягком ковре на сцене, да еще и в полумраке, было и приятно и уютно.
А Семен Павлович, осторожно откашлявшись, приступил к своей беседе. Оказывается, он знал, что в нашей школе ребята на переменах играют в жожку.
Жожка делалась из клочка меха, к которому для веса прикреплялась медная пуговица или гайка. Этот клочок ребята по очереди подпинывали вверх, и выигрывал тот, кому удавалось сделать больше пинков. Проигравших победитель «гонял».
В школе у нас были настоящие чемпионы жожки. Выделялся среди них Левка Гринев. Эх, и любил же Левка поиздеваться над проигравшими! Куда только он не посылал жожку! Один раз даже направил ее в открытую форточку…
— И я не могу понять, — возмущался Семен Павлович, обводя нас гневным взглядом, — как можно восхищаться подобной глупой антисанитарной забавой! В жожке собирается огромная масса различных микробов и пыли. А вы выхлопываете эту пыль и заставляете себя, повторяю, самих себя, дышать в школе всякой гадостью.