Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
— Гражданин, почистим! Почистим, дорогой гражданин! А?
Бугримов со своей бабушкой обитал в ветхом флигеле недалеко от нас, по Никольской улице. Бабушка его, носившая прозвище Кошачья Царица, обожала кошек, и этого зверья у нее был полон двор. Бугримов неоднократно пытался воевать с кошками, топил их в Акульке, за что бывал не один раз изруган портным, защитником животного мира. Но бабушка не сдавалась, приносила все новых кошек, и внук в конце концов смирился:
— Спасибо, что старуха не вздумала разводить еще львов либо тигров, — говорил он в утешение. — Пришлось
Грамотой Бугримов не овладел, работать не желал, а предпочитал целыми днями бродить по городу и собирать дань с чистильщиков. Жаловаться на вымогателя мальчишки никуда не могли да и побаивались: профессия их нигде не регистрировалась, ни в какие профсоюзы чистильщики обуви не объединялись, на бирже труда не значились. Бывало, и милиция реквизировала у подростков орудия производства, как у беспатентных предпринимателей, и штрафовала.
Меня и Бориса с этим типом связывала старая забавная история. Я тогда лишь закончил вторую группу и мечтал об акварельных красках, но мать сказала:
— Потерпи, Гоша, немного… Денег у нас сейчас с тобой свободных нет… Будут, куплю.
Ждать мне не хотелось, и я решил раздобыть деньги сам. Глеб в то лето гостил у Игната Дмитриевича, на Северном заводе, поэтому в свой план я посвятил только Бориса. Борису план понравился, и он вызвался помочь мне.
Особой хитрости в нашей затее не было: просто-напросто мы решили превратиться в чистильщиков обуви, чтобы немного подработать на краски. Тайно от матери я смастерил ящичек для чистильных принадлежностей, а Борис стащил дома щетки и баночку ваксы. Нам не хватало лишь стула, на который бы садились клиенты, но Борис и тут выручил — принес раскладную табуретку, валявшуюся у Семена Павловича в чулане. Правда, брезент в ней продрался, но это нас не остановило: мы быстро нашили на него заплаты.
В один из летних вечеров начинающие чистильщики появились около сада Филитц.
— Чистить желаете?
Мы, как по команде, повернулись на голос. Перед нами стоял Бугримов.
Я кивнул головой.
— А умеете? — продолжал он ласковым тоном.
— Еще как! — соврал я.
— Взнос вступительный требуется!
Мы с Борисом изумленно раскрыли рты.
— Галка в пасть залетит, захлопните, пока не поздно, — посоветовал Бугримов и повторил: — И взнос вступительный требуется!
— Какой взнос? — ничего не понимая, спросил я (мы тогда еще не знали о вымогательствах, которыми занимался Бугримов).
— Могу рекомендоваться, — важно пояснил Бугримов: — Государственный фининспектор, собираю налоги… И потому прошу три рубля, а после чистите хоть всю ночь… Ну, уразумели? Налоги я собираю. Налоги. Уразумели? Налоги с чистильщиков. Деньжата водятся?
— Нет, — печально ответил я.
— Нет, — подтвердил и Борис.
— А что есть?
— Вот! — Борис полез в карман куртки и нерешительно достал маленький перочинный ножик с перламутровой ручкой, который недавно из Москвы привез ему Семен Павлович.
У Бугримова при виде ножика глаза заблестели, как у кота, почуявшего запах рыбы.
— А ну, покажь! — он протянул руку.
Борис со вздохом передал
— Ерунда все это! — презрительно бормотал Бугримов, жадно разглядывая ножик. — Подделка под драгоценность… Но из любви к вам беру… Загоню на базаре, а вырученные деньги сдам в Государственный банк… Налог подобным образом будет погашен. Садитесь, детки!
Мы, обрадовавшись, что все так хорошо получается, стали устраиваться. Бугримов, спрятав ножик, шмякнулся на нашу табуретку, брезент затрещал.
— Ничего, выдержит, — авторитетно произнес он и, мило улыбнувшись, предложил: — Потренируйтесь, детки, пока на моих ботинчошках!
Ботинки у Бугримова были стоптанные и грязные, давно потерявшие первоначальный цвет. Чистить бугримовскую обувь нам показалось противно и унизительно. Но что оставалось делать? Я нехотя достал из ящичка баночку с ваксой, а Борис — щетку. И только мы хотели приняться за дело, как вдруг — о, ужас! — увидели перед собой… с догом Гражусом на поводке самого Семена Павловича.
Лицо Зислина-старшего не предвещало ничего хорошего. Гражус со злобным урчанием рванулся из рук хозяина. Мы с Борисом окаменели, а Бугримов, соскочив с брезентовой табуретки, в испуге бросился в открытые ворота сада.
— Марш за мной… оба! — еле сдерживая гнев, приказал нам Семен Павлович.
Борис хотел было забрать с собой брезентовую табуретку, но отец грозно посмотрел на него и скомандовал:
— Домой!
И мы, ни слова не говоря, поплелись на нашу улицу, оставив около сада Филитц все наши принадлежности. Семен Павлович молча шел позади с Гражусом. Ни Борис, ни я даже не решались обернуться. Около моего двора Зислин-старший велел остановиться:
— Ты, Георгий, сам объяснишь маме… Иди!
В общем, эта нелепая и забавная история закончилась тогда благополучно. Семен Павлович ни моей матери, ни матери Бориса (мать Бориса была врачом, как и Семен Павлович, и в тот вечер дежурила в больнице) о наших похождениях не сообщил: побоялся их огорчить. А на другой день принес мне в подарок акварельные краски. О красках ему рассказал Борис.
Вот Женьку Бугримова я и увидел за столиком в ресторане Юркова «Чудесный отдых». После бесславного конца моей карьеры чистильщика внук Кошачьей Царицы исчез из города. Говорили, что он уехал в Сибирь на Ленские прииски добывать золото. Но, видимо, ничего у него там не вышло. Вернулся Бугримов назад в начале этого года худой, как скелет, без передних зубов и весь заросший бородой. Борода делала Женьку похожим на бродягу из цыганского табора.
Правда, братья Оскотские затащили «золотоискателя» в свою парикмахерскую и при помощи ножниц и бритвы придали его косматой растительности культурный вид. По их просьбе Иван Николаевич сфотографировал Бугримова. На фотографии он получился приличным молодым человеком с острой бородкой клинышком, и братья выставили этот портрет на витрине, написав: «Образец мужской прически».
Бабушка Бугримова к тому времени, не дождавшись блудного внука, умерла. Кошки ее разбежались, и Женька жил во флигеле один-одинешенек.