Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
— Образования мало, — говорил он, — а без образования писателя из меня не получится.
Мы знали Вадима Почуткина давно, еще до его службы в Красной Армии. Вадим работал тогда на фабрике и считался выучеником Николая Михайловича. Был он чуть повыше среднего роста, плечист, с густой шапкой волос. Вся получка у Вадима уходила на книги. В магазине букиниста Сергеева его иначе не называли, как Самый Почетный Покупатель. Читал Вадим запоем и без всякого разбора: попадутся избранные письма Пушкина к жене — читает письма, попадутся листки от отрывного календаря с советами огороднику — читает советы
Когда Вадима Почуткина призвали на службу в Красную Армию, то комиссия при военкомате зачислила его в кавалерию, хотя в своей жизни верхом на лошади он ни разу не сидел. Однако через три месяца, пройдя в дивизионе, стоящем в Оровайских казармах, курс молодого конника, Вадим неожиданно превратился в лихого наездника. Из Средней Азии, куда затем направили дивизион, наш друг писал:
«…Обстановка здесь шибко тревожная. Гоняемся за басмачами. Английская буржуазия снабжает этих бандитов-душителей червонцами, оружием и боеприпасами. Вступать в открытые схватки с нами проклятые бандиты не решаются, а удирают в горы, где хорошо знают каждый камень, каждую тропку, каждый выступ…»
В одной из стычек с басмачами Вадиму удалось зарубить важного курбаши [14] и захватить зеленое священное знамя с ярким полумесяцем, но и самого лихого кавалериста тяжело ранили пикой. Полгода он пролежал в ташкентском военном госпитале, а затем медкомиссия признала его негодным для кадровой службы и демобилизовала.
Возвратившись на Урал, Вадим не пошел, как прежде, на фабрику, а поступил в конную милицию.
— Не могу без лошадей! — откровенно признался он. — Полюбил их в армии!
14
Курбаши — предводитель басмачей.
В нашем городе было два эскадрона конной милиции. Командовали ими участники гражданской войны, краснознаменцы.
— Конная милиция играет предупредительную роль, — пояснил мне однажды Вадим, — и несет главным образом патрульную службу. Ночью цокот копыт хорошо слышен. Какой преступник выйдет, если знает, что милиционеры близко.
В особо торжественных случаях оба эскадрона с оркестром, с развернутым знаменем и с тачанками проезжали строем по Главному проспекту. Как мы тогда любовались Вадимом! Под звуки знаменитых маршей «Тоска по родине» и «Прощание славянки» Вадим на белой широкогрудой кобылице Сирене гарцевал в первом ряду самого первого взвода (он был командиром отделения).
— Эх, как красива конная милиция! — восхищался всегда наш портной с Никольской улицы. — Есть в ней, дорогие ребятишки, некое особое своеобразие, своя прелесть, как в хорошо пошитом костюме. Как я услышу это чок-чок-чок по мостовой, как увижу эти стройные ряды всадников в черных шинелях — сердце аж выпрыгнуть готово. А сабли как звенят!..
К восьми часам вечера мы с Глебом закончили на завтра уроки и побежали через дорогу к Вадиму.
— Хозяина дома нет, а гости уже в сборе? — встретила нас нарочито ворчливым тоном его жена, веселая рыженькая машинистка из городского управления милиции (Вадим недавно женился).
— Здравствуйте,
— Пришли, пришли, — продолжала ворчать жена Вадима, но карие глаза ее при этом улыбались. — Давно сидят и ждут вас и хозяина. Где вот ваш Вадим Фокич? Обещал рано сегодня быть. Ноги, ноги в сенцах вытирайте, я пол мыла.
Обтерев ботинки, мы с Глебом направились вслед за хозяйкой на кухню. Так уж повелось у нас: все важные дела мы решали с Вадимом только на кухне. Здесь было как-то уютней, чем в комнате. Можно было погреться у большой русской печки, и поесть рассыпчатую картошку в мундире, которую прекрасно умел варить сам хозяин, и попить чая из трехведерного самовара.
Борис и Герта уже устроились около тумбочки и мыли картошку.
— Растапливай, Глебушка, плиту, — сказал Борис и добавил:
— Клянусь скальпом Левки Гринева, что Вадим скоро подойдет.
— Вот, вот! — засмеялась жена Вадима. — Сразу чувствуется, что ты, милейший Бобик, Фенимора Купера читаешь.
— Кончаю «Зверобоя», тетя Ира, — ответил Борис. — А «Последний из могикан» Вадим никому не отдал?
— Не помню. Ваш Вадим Фокич раздает и дарит книги направо и налево. Весь эскадрон его библиотекой пользуется.
На крыльце послышался звон шпор.
— Вадим! — радостно взвизгнула Герта и почему-то показала Глебу язык.
Вадим, как обычно, пришел не один, а привел своего друга большеглазого Григорьева, который служил с ним в отделении. Мы меж собой прозвали Григорьева Литературным гостем. Вадим всегда приглашал его на чтение и обсуждение новых книг и журналов, но тот наши обсуждения до конца не выдерживал: уронив голову на грудь, он сладко засыпал. Зато, если разговор заходил о лошадях, тут Григорьев мог бодрствовать хоть трое суток. Лошади были его страстью, особенно жеребец Уктус, на котором он ездил.
Частенько Григорьев нас экзаменовал:
— Генриетта! Что есть шенкель?
— Не знаю, — прыскала в кулак Герта.
— Знать надо! Шенкель — это внутренняя сторона ноги от колена до пятки, прикасающаяся к боку коня. Гошка, что есть галоп?
Я мотал головой.
— Галоп — это естественный аллюр коня. Борис, а что есть клавиши?
— Клавиши? — отвечал Борис — Да у нас дома на пианино клавиши…
— Не знаешь, Борис, не знаешь! — Литературный гость с сожалением смотрел на Парня Семена Палыча. — Клавиши — это низкие, очень часто расставленные жерди. И они опасны для кавалериста тем, что их надо преодолевать дробными, быстрыми прыжками. Конь не успевает опустить передние копыта, как перед ним вырастает новый клавиш. И порой кони, даже берущие самые высокие барьеры, клавиши сбивают…
— Хватит, хватит! — обычно вмешивалась в «экзамены» жена Вадима. — Пока на этой кухне еще не казармы конной милиции. Вадим Фокич, а ты чего разрешаешь ребят мучить?
— Конное дело, Ира, не вредно изучить, — вторил Григорьеву Вадим.
— Я вот вам покажу «не вредно»! — шутливо замахивалась на Вадима жена. — Садитесь лучше за стол, картошка готова.
И сейчас, как только Литературный гость появился на кухне и повесил на гвоздь длинную черную шинель и фуражку с красным околышем, он сразу же задал Глебу вопрос: