Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
Борис, красный, как вареный рак, опустив голову, направился к учительскому столу и молча взял из рук Якова Яковлевича иголку.
Нам было стыдно. Урок прошел плохо, пели нестройно, без особого подъема, и напрасно Яков Яковлевич выжимал из своей старенькой скрипки самые отчаянные звуки.
Наконец он не выдержал, развел руками и, наморщив лоб, обиженно сказал:
— Что с вами, дети? Песня, как я понял, группе понравилась, а фальши сколько в исполнении! Собранности не чувствуется. Куда она делась?
Но отвечать ученикам на вопрос не пришлось: прозвенел спасительный звонок. Яков Яковлевич уложил скрипку в футляр, со вздохом проговорил «до свидания, дети» и удалился расстроенный.
В одну секунду все мы окружили парту Бориса и Левки.
— А ну, рассказывайте! — тоном, не допускающим возражений, произнес Глеб.
— Ты чего это, Глебка, командуешь? — окрысился Левка. — В начальники лезешь? Так я тебе не пионер из твоего звена! Убирайся. Мне надо в кипятильник, напиться. После пения глотка болит.
И Левка с ловкостью обезьяны перепрыгнул через скамейку.
— Стой! — схватил его за шиворот Петя Петрин.
— И ты, малыш, тоже! — захихикал, вырываясь, Левка и вдруг, сделав страшные глаза, гаркнул: — Убери руку, гад!
— Чего привязались к человеку? — вступился за Левку Денисов.
— Помолчи, — цыкнул на Денисова Глеб и обратился к Борису: — Боба, давай выкладывай подробности.
— Чего выкладывать, — каким-то необычным тоном ответил Борис. — Я случайно разглядел в стуле Якова Яковлевича иголку.
— Чепуха! — удивленно прервала Бориса Эля Филиппова. — Я ближе тебя, Зислин, к учительскому столу сижу и ничегошеньки не видела.
— Ты близорукая! — повернулся к ней Левка.
— Сам ты, Гринев, близорукий, — обиделась Эля. — Воткнули с Зислиным в стул иглу и думаете, что это хорошо.
— Я… я не втыкал никакой иглы! — испуганно закричал Борис.
А Левка усмехнулся:
— Не пойманы — не воры!
Дежурный по школе учитель преподаватель обществоведения Владимир Константинович, круглолицый мужчина в больших очках, показался в дверях.
— Почему не проветриваете свою аудиторию? — строго произнес он. — Что вам недавно говорили на медицинском осмотре? Забыли? Дежурные, кто должен проследить, чтобы в перемену ученики выходили в коридор? Кто должен? А галдеж, галдеж… как на воскресном базаре. Живо из аудитории! Дежурные, открыть форточки!
Мы быстро покинули класс, а Владимир Константинович, убедившись, что его распоряжение выполнено, пошел дальше. Хитрый Левка засеменил за ним, о чем-то спрашивая.
— Гринев! — позвал Левку Глеб, но тот лишь досадливо махнул рукой.
— Боба, ты от нас правду скрываешь, — огорченно сказала в это время Герта Борису.
— Не скрываю, — раздраженно ответил Борис. — Не скрываю!
Слух о том, что в стуле Якова
А если бы Галине Михайловне стало известно!
Но после занятий почти вся наша группа осталась в классе. Конечно, Левка и его компания удалились, ушло еще несколько ребят, среди них и Борис. Сначала мы сидели молча и не знали, с чего конкретно начать разговор. Наконец кто-то усомнился:
— Может, иголка та и на самом деле случайно в стуле оказалась?
— Брехня! — сказал Петя Петрин. — Иголку нарочно вставили. Контра действует.
— Контра не контра, а вот Зислин-то часто обижался, что Яков Яковлевич ему «выкает»… — задумчиво протянула Эля Филиппова.
— Что?! — набросилась на Элю Герта, не дав ей закончить фразу. — И как только язык у тебя повернулся такое высказать. Мы Бобу с далеких лет знаем… Глеб, ты чего? Скажи Эле, что она сочиняет напраслину.
— Бобка иглу в стул, ясно, не втыкал, — ответил Глеб. — Такая каверза, пестери, не по Бобкиной части.
— Левкина работа! — заявил я.
Все повернулись в мою сторону.
— Откуда ты узнал? — спросила Герта.
— Не узнал, а нюхом чую!
Ребята рассмеялись, а Глеб досадливо произнес:
— Тоже сеттер какой выискался: нюхом чует. Доказать точно надо. Без точных доказательств ничего не получится. Эх, зря Бобку не задержали! Надо было у него поподробней выспросить, как он иголку заметил.
Герта предложила рассказать все Галине Михайловне или Александру Егоровичу, но Глеб замотал головой:
— Пока не надо… Дуем к Бобке. Поговорим с ним…
Борису Семен Павлович выделил отдельную комнату. Правда, комната была узенькая, и в нее втиснулись только кровать, над которой висела фотография Гражуса-щенка, столик да три стула, но зато Борис считался в этих апартаментах полным хозяином. Семен Павлович ничего не разрешал прибирать и убирать там домработнице, и Борис сам подметал и мыл пол.
Обычно мы попадали к Борису с черного хода, но сегодня возбужденный Глеб подошел к парадному и громко застучал. Дверь открыла домработница Зислиных. Увидев Глеба и нас с Гертой, она недовольно заворчала:
— Могли бы через кухню, а то, как все ныне, в господа лезут… Кухня, видите ли, для них конфуз стал. Только и бегай встречай…
— Не сердитесь, Евлампиевна, — извинился Глеб.
— Ладно, не сержусь. Чего уж там! — примирительно ответила домработница. — Бобу, поди, надо?
— Бобу.