Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
Я решил сострить:
— А пани Эвелина к вам вчера случайно не за книгами Мамина-Сибиряка заходила? Я видел…
Услышав про пани Эвелину, Герта остановилась, схватила меня за руку и почему-то посмотрела по сторонам. Убедившись, что вблизи на улице никого нет, она таинственно зашептала:
— Ой, Гошка! Знаешь, зачем пани Эвелине понадобился дедушка?
— Не знаю! — откровенно признался я и хмуро добавил: — Да, пожалуй, и знать не хочу. Достаточно с меня знакомства и с пани Эвелиной, и с ксендзом Владиславом.
— Ой, Гошка! — продолжала Герта, не обращая внимания на мои слова. —
— Да ну?
— Вот тебе и ну!
— Послушай, Герта! — сказал я. — Ты хочешь рассказать что-то интересное, а я дал честное пионерское Глебу не иметь от него никаких тайн. Айда к Галине Львовне! Глеб и Борис там с Валькой занимаются. Всем нам и расскажешь.
В небольшой, аккуратно убранной комнатке Галины Львовны, с цветочными горшками на подоконнике, за низеньким столиком склонились над учебником арифметики наши друзья. Самой хозяйки дома не было.
— Кончай, артель, работу! — громогласно заявил я, входя в комнату.
— Правда, ребята! — забеспокоился Валька, взглянув на будильник, стоящий на маленьком комоде. — Может, кончим? Дядя Саня к отцу Виталию по каким-то церковным делам пошел. Вдруг вернулся, а меня нет… Продолжим завтра? А?
— Как хочешь! — протянул Глеб. — Но я бы на твоем месте все давно дядьке выложил.
— Что ты! Что ты! — отмахнулся Валька. — Это тебе хорошо… У тебя тятька родной и вполне сознательный, а дядя Саня, учти, как мыслит. Прощайте, огольцы, покеда! Ключ ведь помните, где спрятать.
Когда Валька убежал, Глеб сердито стукнул кулаком по столу:
— И он трусит, и мы, пестери, хороши!
— А куда ему, Глебушка, деться от дяди, — неуверенно проговорил Борис.
— При Советской власти живем, — ответил Глеб, — а вы «куда деться?» Я сегодня с Леней поговорю.
— А Леня чего сможет? — спросила Герта, поправляя косы.
— Леня чего сможет? — Глеб осуждающе посмотрел на Герту. — Плохо ты о Лене думаешь!
— Попросим Вадима определить Вальку в детский дом, — вставил я.
Ответом на мое предложение был дружный смех.
— Помните, — сказал Глеб, — как Вальку в школе Женихом дразнили, а Гошка его в детдом рекомендует! Давайте все же посоветуемся с Леней. Ладно?
— Ладно, — согласился Борис, — посоветуемся.
— А теперь! — Глеб кивнул в нашу сторону. — Спорю, Боба, на книжку «Тайна Ани Гай», что у этих двух пестерей имеется в запасе что-то хитрое. По их глазам видно.
— Не хочу спорить, — ответил Борис, складывая в ранец, с которым еще в начале века ходил в гимназию Семен Павлович, тетради и учебники. — Проспорю.
— Конечно, проспоришь! — усмехнулся Глеб и шутливо рявкнул на нас: — Ну, не томите! Выдайте, что знаете.
— А я ничего, Глеб, не знаю, — сказал я. — Знает Герта.
— Герта?
— Да.
— Так чего она молчит?
— Герточка, дорогая! — Борис скорчил жалобное лицо. — Чего же ты молчишь?
Герта победно оглядела комнату, показала Глебу язык и начала рассказывать про визит пани Эвелины.
Золотозубая пани Эвелина пришла вчера к Евгению Анатольевичу явно неспроста. Утром, когда она торопилась на базар, ей повстречалась Ганна Авдеевна и, ухмыляясь, доложила, что видела на днях
— Пан Евгенуш, — говорила, всхлипывая, экономка, — вы у нас в костеле самый старый и самый уважаемый человек. Посоветуйте, что делать. Посоветуйте… Я ничего не разумею.
Перебирая четки, Евгений Анатольевич молча ходил из угла в угол.
— Я-то считала молодого пана ксендза великим аскетом, — продолжала пани Эвелина, — ученым, мудрецом. Он ведь читал много, писал. Даже советские газеты проглядывал со вниманием. Я, пан Евгенуш, мыслила, что пан ксендз хочет познать про ту страну, в которую приехал. Ведь ему с верующими католиками приходилось на животрепещущие темы беседовать, на различные вопросы отвечать. Хотя чего я вам, пан Евгенуш, про то болтаю? Вы же сами все прекрасно представляете. Ой, пан ксендз, пан ксендз! В чужой мирской одежде, да еще с неизвестной паненкой! Его же моментально назад в Польшу отзовут. Что делать, пан Евгенуш, что делать? Я целый день молитвы шепчу, придумать ничего не могу.
— Пани Эвелина, — мягко сказал Евгений Анатольевич, — вы добрая католичка. А я… чем я могу вам помочь? Ведь у меня советское удостоверение личности, я не подданный Польского государства. Вы можете, конечно, написать о поведении ксендза в высшую иерархию римско-католической церкви в СССР, в мою родную Польшу, которая продолжает томиться под панским игом. А что там ждет нашего ксендза? Монастырь.
— Но если жене пана Юркова, — прервала Евгения Анатольевича пани Эвелина, — известно, что пан ксендз был в оперном театре, то о том скоро станет известно и всему костелу.
— Юркова не посещает костел, пани Эвелина.
— Не посещает, но насплетничает прихожанам, пан Евгенуш. За то я ручаюсь.
— На чужой рот, пани Эвелина, замок не привесишь.
— Что же делать, пан Евгенуш?
— Ничего. Ждать.
— Но как мы можем допустить…
— По-моему, ксендз Владислав не преступник. Подумаешь, посетил один раз оперу…
— С ним, пан Евгенуш, была молодая паненка…
— Слушайте, уважаемая пани Эвелина, — засмеялся Евгений Анатольевич, — я на днях видел, как вы около колбасной Соколова душевно беседовали с Диановым, компаньоном фотографа Ивана Николаевича. Ну и что из этого?
Пани Эвелина стала горячо защищаться:
— Мы ведь с паном Диановым в преклонных летах… У нас никакой любви быть не может.
— Может, может, пани Эвелина, — с иронией успокоил ее Евгений Анатольевич. — И почему вы так заинтересованы возвышенными чувствами нашего ксендза? Человек он молодой. И ему, как и вам, хотя вы и ссылаетесь на преклонные года, ничего человеческое не чуждо. Было бы странно, если бы он вдруг стал холоден к девушкам. И прекрасно, что ксендз Владислав не считается с догмами католической церкви… А на ваше знакомство с Диановым ксендз, думаю, смотрит спустя рукава своей сутаны…