Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
— Получу.
Левка размахнулся и ударил Бориса в грудь. Борис пошатнулся, папка с нотами выскользнула из его рук прямо в грязь.
Левка радостно оскалился и размахнулся второй раз… Ни он, ни Борис не заметили в пылу перепалки, как около них очутился Валька. В этот вечер Валька поздно возвращался от заказчика, жившего рядом с вокзалом.
— Чего это ты, Лев, развоевался? — голосом, не предвещающим ничего хорошего, спросил Валька, становясь между Борисом и Левкой. — Бежать не вздумай — достигну.
На какую-то долю секунды Левка оторопел.
— Так? — осуждающе
— Сейчас, Валя, сейчас! — заторопился Левка и, нагнувшись, стал складывать ноты в папку, приговаривая: — Извини, друг Боря. Нечаянно задел… Темень кромешная.
— Так! — процедил Валька, когда Левка, гримасничая, передал папку Борису. — Нечаянно, выходит, задел?
— Нечаянно… Боря подтвердит! Подтверди, Боря. Ведь мы в школе с тобой даже за одной партой сидели. Чего молчишь?
— Обманываешь, — не обращая внимания на Левкины увертки, продолжал Валька, поднимая руку. — Глаза у меня кошачьи. Сам все видел!
— Не надо, Валюша, не надо! — испуганно закричал Борис, пытаясь удержать Вальку. — Чего с ним связываться.
— Ладно! Бес с тобой, — презрительно плюнул Валька, вытирая ладони о полу длинного кафтана, который ему пожертвовал дядя. — Благодарность скажи, что уезжаешь, не то… Пошли, Боба.
Примерно через полчаса в дом Оловянникова влетела разъяренная Ганна Авдеевна и напустилась на Александра Даниловича. Тот, догадавшись, что от него требуется, пригласил Левкину мать на кухню, где Валька ваксил дядины сапоги. И там без всяких объяснений Ганна Авдеевна схватила стоящий у печки веник и принялась лупить им Вальку по спине. Изумленный парень не знал, как и поступить: удары веником были не чувствительны, но обидны. Он хотел уже вырвать веник из рук Ганны Авдеевны, но Оловянников, растягивая рот до ушей, сказал:
— Достаточно, мадам Юркова, нервы да силы на энту неблагодарную персону растрачивать. Успокойтесь! Я с ним завтра утром сам займусь…
И, больно дернув Вальку за вихор, Александр Данилович увел Ганну Авдеевну с кухни. Валька в сердцах пнул в угол брошенный веник, швырнул на пол сапог и, чихнув, уселся на трехногий табурет. Через несколько минут появился Оловянников, прикрыл дверь и, недовольно качая головой, зашипел:
— Бога моли, что мадам Юркова покидает наш город, и поэнтому я ее жалобы особенно не принимаю… А отхлестать тебя, варнака, стоило! Чего тебе от людей чужого круга надо-то? А? Энти личности тебя, сукиного выродка, в порошок сотрут, коли захотят. Знай, Валентин, собственное дело и не лезь к интеллигенции, пусть они сами свои раздоры да споры разрешают. Я вот в интеллигентских науках не силен, а уважение в округе завоевал…
Долго еще поучал племянника Оловянников, но Валька не обращал внимания на проповеди дяди и с тоской думал: «До чего надоело жить у него! Пропади все пропадом».
На следующий день, когда я после занятий пришел домой, меня встретила во дворе жена Оловянникова.
— Однокашник-то
Я удивился: Левка почти не был знаком с Оловянниковым. И вдруг пришел прощаться. С чего бы это? Но в тот же вечер все прояснилось.
У Глеба и Бориса на шесть часов намечались очередные занятия с Валькой. Валька предупредил их, что сначала разнесет заказчикам вывески и только тогда забежит минут на сорок в квартиру Галины Львовны. Глеб и Борис ждали его, разложив на столе тетрадки с заданиями и учебники. Галины Львовны в это время дома не было.
— Упарился! — устало сказал Валька, скидывая свой кафтан. — Как рысак гонял. Зато полчаса выкроил… Ну, что нового?
— Сначала повторим старое, — строго ответил Глеб. — Расскажи-ка нам правило…
Закончить вопрос Глеб не успел. Дверь в комнату распахнулась — и на пороге показался Оловянников.
— Вот вы где, голубчики! — нервно произнес он. — Великолепно в энтих хоромах устроились…
Увидев дядю, Валька съежился и в испуге спрятал лицо в тетрадку. Борис побледнел и, казалось, прирос к своему месту. Один Глеб невозмутимо проговорил:
— Мы занимаемся, Александр Данилыч.
— Занимаетесь? — насмешливо переспросил Оловянников. — Мало вам школы? Нашли себе забаву: Валентина с пути истинного сбивать. Как не стыдно. А еще имена в честь святых убиенных древнерусских князей Глеба и Бориса носите… Постеснялись бы! Валентин, собирайся!
— Вы не имеете права запрещать племяннику учиться! — смело возразил Глеб. — Говорю вам как пионер…
Оловянников плюнул и махнул рукой:
— Ты, Глебка, не подделывайся под отца-то своего. Энто он все заумными словами выражается: республика, партия, трудящиеся… А ты, сопляк, чтобы меня образовывать! Нечего хвалиться пионерством! Чего, Валентин, рожу-то бесстыжую прячешь? Кому приказано собираться?
Валька молча поднялся и медленно стал натягивать кафтан, а Оловянников, продолжая стоять на пороге, набросился на Бориса.
— А докторскому сыну особенно стыдно над сиротой глумиться: ему ваша наука ни к чему, ему на кусок хлеба зарабатывать нужно. Пока он, лоботряс, мой хлеб жрет.
Но тут произошло невероятное: Валька, боявшийся раньше возражать дяде, вдруг хмуро пробасил:
— Хватит, дядя Саня, едой-то попрекать. Как не стыдно? Я ведь, поди, не бездельник. Сколько вам прибыли приношу!
Пораженный дерзостью племянника, Оловянников схватился за сердце.
— Прикиньте на счетах, — продолжал между тем Валька, — а после и попрекайте.
— Правильно! — воскликнул Глеб. — Правильно!
Оправившись, от минутного изумления, Оловянников подскочил к Вальке и начал бить его по щекам, приговаривая:
— Ах ты, скотина неблагодарная! Ах ты, деревенщина! Нахватался у энтих мерзавцев всяких непотребностей и возомнил, что королем уже стал?
Не соображая, очевидно, что он делает, Валька взвизгнул и что есть силы оттолкнул дядю; тот с вытаращенными глазами отлетел, как мячик, в угол, ударившись затылком о стенку. Валька, схватив фуражку, выскочил из комнаты.