Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
— Вот, гражданин заведующий, как дело произошло! — воскликнула Ганна Авдеевна. — Верьте моему Леве. Мой Лева всегда говорит одну правду.
— Как же это, Зислин, получается? — спросил Александр Егорович, нервно поглаживая свою лысину.
Борис, чуть слышно, боясь расплакаться, прошептал:
— Записка…
— Какая записка? — спросил заведующий.
— Мамочка! — Левка обнял Галину Авдеевну. — Я не сержусь на Борю. Боря чего-то путает. Все ясно, я не виноват, но и Боря не виноват. Пойдем.
— Какая записка? — переспросил Александр Егорович. — Не понимаю.
— Гринев мне на уроке… написал, —
— Мамочка, идем! — Левка стал подталкивать Ганну Авдеевну к двери, но она тоже заинтересовалась словами Бориса.
— Да подожди ты! — отмахнулась она от сына.
— Вот… записка. — Борис достал из кармана брюк клочок измятой бумаги и положил его на стол заведующего.
Александр Егорович, оседлав нос очками, взял записку и медленно вслух прочел:
«Борька! Легавый! Устроишь из-за иголки звон, не жить тебе на белом свете: изуродую вконец. Берегись! Лев».
— Он… он на уроке это мне сунул, когда Якова Яковлевича я предупредил, — уже более смело пояснил Борис.
Ганна Авдеевна безмолвно глотала воздух.
— Как же, гражданка Юркова? — спросил заведующий, пряча очки в футляр. — Кто виноват во вчерашнем безобразном поступке?
Ганна Авдеевна не стала больше вступать в объяснения с заведующим, а жеманничая, заявила:
— Мы с мужем вчера решили: пора уезжать отсюда. В Сибирь тронемся, ресторан продадим. Невыгодно здесь ресторан в последние времена содержать. Прошу, гражданин заведующий, выдать мне Левины документы…
Когда мы возвращались домой с группового собрания, где говорилось о дисциплине, Глеб и Герта всю дорогу смеялись надо мной и Борисом и величали нас «адвокатами господина Гринева». А мы даже отшутиться не могли. Действительно, оба мы вели себя в этой некрасивой истории по-дурацки, не по-пионерски.
— Эх, Гошка, Гошка! — иронизировал Глеб. — Умеешь ты только знакомиться с ксендзами да с управляющими концессией, а на большее тебя не хватает. Нашли с Бобкой кого защищать? Левку. Пусть он, тип, спасибо скажет, что я теперь сознательный! А то бы набил ему морду… Вот увидите, Левка еще не один пакостный номер отколет. Будьте осторожны.
Глеб был, как всегда, прав. Левка на самом деле отколол номер, да такой, какой нам и во сне не снился.
Случилось это через неделю, когда Юрков продал ресторан и дом.
От Вальки мы знали, что Александр Данилович Оловянников одобрил отъезд старого владельца «Чудесного отдыха» в Сибирь и говорил, что он бы и сам с превеликим удовольствием поехал вслед за ним.
— Там, — мечтательно рассуждал Валькин дядя, — пока, пожалуй, можно жить…
Только нам казалось странной и смешной искренняя вера Юрковых и Оловянниковых в какие-то «особые сибирские условия». Разве там не Советская власть, как, скажем, в Москве или у нас на Урале? Ведь даже двухэтажное торговое здание, выстроенное недавно в городе, неподалеку от центральной площади, называлось Уралсибгум, что означало Урало-Сибирский государственный универсальный магазин, имело самое прямое отношение и к Сибири.
Открытие этого ГУМа наша бригада «Синей блузы» приветствовала агитационными стихами. Сочинил стихи Сорокин, правда, кое-какие строки ему подсказала Герта, а декламировал в концертной программе Леня. Те стихи мне
К сожалению, во время Лениной декламации главная мысль сорокинских стихов пропадала. Раскрыть ее можно было лишь в том случае, если внимательно просмотреть написанный текст. Сорокин так подобрал начальные буквы всех строф, в этом ему и помогала Герта, что, если читать их сверху вниз, получалось: «Уралсибгум все для всех».
Когда ГУМ строили, неизвестные личности пытались темной ночью поджечь магазин, но примчавшиеся пожарные потушили огонь: пострадала лишь часть первого этажа. С тех пор стройку охраняли вооруженные дружинники. В городе говорили, что пожар — дело рук нэпачей, испугавшихся конкуренции государственной торговли. Милиция пыталась найти поджигателей, но безрезультатно. Так это дело и осталось нераскрытым…
…Однажды Борис в сумерках возвращался с урока музыки. Тускло мерцали на столбах электрические фонари, накрапывал холодный осенний дождик, изредка попадались прохожие. Борис продрог и мечтал скорее попасть домой. Дойдя до польского костела, он свернул в темный проулок, куда выходили сады и огороды. Так было ближе до квартиры Зислиных.
— Стой! — раздался позади приглушенный крик.
Борис вздрогнул и испуганно обернулся. К нему подбегал Левка Гринев.
— Ну, чего тебе? — стараясь казаться равнодушным, проговорил Парень Семена Палыча.
— Хочу попрощаться! — тяжело дыша, ответил Левка и схватил Бориса за плечо. — Последние суточки ведь гуляю по здешней земле.
— Пусти, Гринев! — произнес Борис решительным голосом, пытаясь оттолкнуть Левку.
— Не торопись! — захихикал тот. — Понял! Я с тобой, легавый, еще не рассчитался. Ты думаешь, докторский сынок, я забыл твою продажу? Не забыл. И решил на память у тебя пионерский галстучек выпросить… Расстегивай пальто! Снимай галстук!
— Как бы не так, — отступая от Левки, сказал Борис. — Галстука тебе не получить.