Редактор Линге
Шрифт:
— Всмъ, всмъ совершенно ясно, что правая — это кучка людей, приговоренная къ тому, чтобы быть побжденной лвой. Лвая же — это стражи прогресса, работники культуры.
Черезъ короткіе промежутки Бондезенъ слышалъ частыя одобренія, потому что, несмотря на свой сильный радикализмъ, онъ все-таки очень хорошо зналъ свое дло. Сестры Илэнъ были въ восторг, он сидли, блдныя отъ волненія, и не могли никакъ поврить, что ихъ другъ могъ такъ хорошо говорить; он знали, что онъ никогда ничего не читалъ, никогда не работалъ.
Какая голова, какой талантъ!
Все, что онъ говорилъ, его мысли, его слова, такъ легко было понять, он трогали каждаго и никого не
Ораторъ просматриваетъ свои замтки, ему остается сказать еще нсколько словъ. Онъ долго и задумчиво крутитъ свои красивые усы. Какъ утомительно все-таки говорить такъ долго стоя! Его уважаемый противникь воспользовался случаемъ, чтобъ подтрунить надъ жалкимъ положеніемъ правительства; за это онъ хочетъ поблагодарить своего достоуважаемаго противника — въ этомъ пункт они оба согласны, потому что онъ очень далекъ отъ того, чтобы защищать правительство, — наоборотъ, онъ всми силами старается его низвергнуть. Но онъ хочетъ спросить своего достоуважаемаго противника, что же общаго между бдственнымъ положеніемъ страны и лвой?
— Вдь, кажется, ясно всмъ, что лвая не согласна со взглядами правительства, въ особенности, со взглядами министра Іоганна Свердрупа, этого человка, бывшаго когда-то большимъ талантомъ, но теперь идущаго къ закату.
Правительство измнило, продало себя, или, можетъ быть, оно спало. (Знаки одобренія.)
Пора, наконецъ, снять съ лвой отвтственность за жалкое положеніе правительства! Именно лвая всми силами содйствуетъ низверженію правительства, и совершенно напрасно ожидаютъ, что она перестанетъ это длать; такъ называемая либеральная партія черезчуръ ужъ много оскорбляла принципы прогресса и демократіи. Заключительными словами оратора къ собранію будетъ горячій призывъ подняться, подняться противъ этой кучки «измнническихъ душъ» въ Норвегіи и законными средствами низвергнуть ихъ.
Бондезенъ сошелъ съ каедры подъ долго несмолкавшія рукоплесканія.
Нтъ, Шарлотта и Софи никогда бы не поврили, что въ его словахъ заключается столько силы.
Эти «измнническія души», — какъ своеобразно это звучало!
Ноздри Шарлотты трепетали, и она тяжело дышала, слдя за нимъ взглядомъ.
Когда онъ вернулся къ ней, она радостно кивнула ему и съ улыбкой посмотрла на него. Бондезенъ тоже улыбался.
Онъ говорилъ цлыхъ четверть часа и былъ еще разгоряченъ. Онъ провелъ нсколько разъ платкомъ по лбу. Но вотъ опять раздается голосъ предсдателя:
— Слово принадлежитъ господину Карлсену.
Господинъ Карлсенъ поднимается и говоритъ лишь нсколько словъ. Онъ хочетъ взять свои слова обратно относительно лвой, какъ радикальной; но такъ какъ господинъ Бондезенъ въ заключеніе своей превосходной рчи не высказалъ ничего, съ чмъ не была бы согласна лвая, то ему остается только высказать свою благодарность господину Бондезену.
Господинъ Карлсенъ садится.
— Теперь слово принадлежитъ господину Хой… Хой…
— Слово, по всей вроятности, принадлежитъ мн,- говоритъ какой-то человкъ и поднимается около каедры. — Хойбро, — прибавляетъ онъ.
Бондезенъ прекрасно зналъ, почему этотъ медвдь Лео Хойбро хочетъ говорить. Онъ сидлъ около каедры и все время въ продолженіе рчи Бондезена смялся;
Хейбро никто не зналъ, — предсдатель не могъ даже разобрать его фамиліи, и когда онъ поднялся, вс въ зал начали выказывать нетерпніе. Предсдатель вынулъ часы и сказалъ, что теперь онъ будетъ давать для рчи только десять минутъ. Этого требовало собраніе.
Дагни, долго молчавшая, шепнула Линге
— Боже мой, какой онъ черный! Посмотрите, какъ блестятъ его волосы!
— Я его не знаю, — отвтилъ равнодушно Линге.
Хойбро началъ говорить со своего мста, не всходя на каедру. Его голосъ былъ глухой, замогильный, говорилъ онъ медленно и такъ неясно выражался, что часто было трудно понять, что онъ хочетъ сказать.; онъ самъ извинялся — онъ не привыкъ говоризъ передъ публикой.
Совсмъ лишнее ограничивать его время, — ему, вроятно, не понадобится и десяти минутъ. У него только одна просьба ко всмъ строгимъ людямъ, просьба быть снисходительными ко всмъ тмъ несчастнымъ, которые не принадлежатъ ни къ какой партіи; къ тмъ безпріютнымъ душамъ, радикаламъ, которыхъ не можетъ принять къ себ ни правая, ни лвая. Сколько головъ, столько и умовъ, — одни шли быстро, другіе медленно; были такіе, которые врили въ либеральную политику и республику и считали это самымъ радикальнымъ въ мір въ то время, какъ другіе уже пережили эти вопросы и теперь были далеко отъ нихъ.
Человческая душа съ трудомъ укладывается въ разныя числовыя величины: она состоитъ изъ нюансовъ, изъ противорчій, изъ сотни извилинъ, и чмъ современне душа, тмъ больше въ ней оттнковъ.
Но такая душа съ трудомъ можетъ найти постоянное мсто въ какой-нибудь партіи. То, чему учили и во что врили эти партіи, давно уже пережито этими одинокими душами.
Он — блуждающія кометы; он шли своимъ путемъ и оставляли позади всхъ другихъ. И вотъ за нихъ-то онъ ратуетъ; вообще, это были люди съ волей, сильные люди. У нихъ была одна цль — счастье, какъ можно больше счастья, и одно средство: честность, абсолютная неподкупность и презрніе къ личнымъ выгодамъ.
Они боролись на жизнь и на смерть за свою вру; изъ-за нея они способны были сломать себ шею, но не могли врить въ непоколебимыя политическія формы, — вотъ почему они не могли принадлежать ни къ какой партіи; но они врили въ благородство души, въ благородство натуры. Ихъ слова были жестоки и суровы, ихъ оружіе очень опасно. Но они были чисты сердцемъ.
Ему кажется, онъ видлъ, — въ политическихъ партіяхъ души людей темны, — вотъ почему онъ хочетъ сдлать маленькое предостереженіе лвой, которая, разумется, ближе всхъ ему, чтобы она неполагалась на людей, лишенныхъ благородства души. Нужно остерегаться, осматриваться, выбирать…
Таково было содержаніе его лепета. Было еще очень корректно со стороны собранія, что ему не свистали. Никогда еще въ этой зал не говорили такъ слабо, а между тмъ здсь не одинъ бдный парень высказывалъ свои мысли. Хойбро, дйствительно, не везло; онъ стоялъ, неподвижно вытянувшись, длалъ длинныя паузы, бормоталъ въ это время что-то про себя и шевелилъ губами, заикался, запинался, останавливался, и его рчь была полна смущенія и повтореній. Никто не понималъ его. Несмотря на это, у него была потребность высказать эти мысли, шепнуть это скромное предупрежденіе, тяготвшее у него на душ. Видно было, что онъ вкладывалъ всю душу не только въ каждое сбивчивое предложеніе, но даже и въ паузы.