Рефлекс змеи
Шрифт:
– Кислоту, – сказал Джереми. – Вы имеете в виду ЛСД?
– Да. Я видел, как кровь бежит по моим артериям и венам, словно моя кожа прозрачна. Я видел кости, словно в рентгеновских лучах. Это невероятно. Я слышал звуки так, словно они были трехмерными. Тиканье часов. Изумительно. Мать вошла в комнату и застала меня за тем, что я пытался вылететь в окно. Я видел, как кровь течет и в ней. – Я помнил все это так ясно, хотя мне было около пяти лет. – Я не понимал, почему она так рассердилась. Тот мужчина засмеялся, и она дала ему пощечину. – Я помолчал. – Она в самом деле пыталась держать меня
– Почему вы думаете, что она умерла от героина?
Я налил еще шампанского.
– Кое-что на скачках говорили. Маргарет и Билл. Вскоре после того, как я переехал туда, я зашел в гостиную, когда они ругались. Сначала я не понял, что речь шла обо мне, но, когда они увидели меня, они резко замолчали, и я понял. Билл говорил: «Он должен жить с матерью», а Маргарет перебила: «Она героинистка». Тут она увидела меня и замолчала. Смешно, но я был так польщен, что они считают мою мать героиней. Я почувствовал приязнь к ним. – Я криво ухмыльнулся. – Только через много лет я понял, что хотела сказать Маргарет этими словами – «она героинистка». Я спросил ее потом, и она рассказала мне, что они с Биллом знали, что моя мать принимает героин, но они не больше меня знали, где ее искать. Они, как и я, догадывались, что она умерла, и, конечно, гораздо раньше меня поняли почему. Они не рассказывали мне, жалели. Добрые люди. Очень добрые.
Джереми покачал головой.
– Простите, – сказал он.
– Да ладно. Это было давно. Я никогда не тосковал по матери. Сейчас думаю, что, наверное, должен был бы, но – не тосковал.
Я тосковал по Чарли. Когда мне было пятнадцать, некоторое время я очень горевал по нему, а затем вспоминал его уже смутно, время от времени. Я почти каждый день пользовался наследством Чарли – буквально, в смысле фотооборудования, и в переносном смысле – теми знаниями, которые он мне дал. Каждый мой снимок был моей признательностью Чарли.
– Попытаюсь выяснить что-нибудь у телевизионщиков, – сказал Джереми.
– О'кей.
– А вы навестите бабушку?
– Наверное, – вяло сказал я.
Джереми слегка улыбнулся.
– Где нам еще искать? В смысле, Аманду. Если ваша мать повсюду подкидывала вас, то она наверняка так же поступала и с Амандой. Вы об этом не подумали?
– Подумал.
– Ну, и?
Я молчал. Все эти люди… Так давно… Хлоя, Дебора, Саманта… безликие тени. Я никого из них не узнал бы, войди они сейчас в комнату.
– О чем вы думаете? – спросил Джереми.
– Ни у кого из тех, кому меня подкидывали, не было пони. Меня никогда не оставляли там, где сфотографирована Аманда.
– О, я вижу.
– И я не думаю, – сказал я, – что тех же самых друзей можно было заставить присматривать и за вторым ребенком. Я и сам очень редко возвращался на одно и то же место. Моя мать по крайней мере равномерно распределяла нагрузку.
Джереми вздохнул.
– Это так неправильно…
– Я мог бы найти одно место, где я жил, – медленно, неохотно проговорил я. – Наверное, я мог бы попытаться. Но там… там спустя столько лет могут жить другие люди, да и вряд ли они знают что-нибудь об Аманде.
– Этот шанс! – Джереми прямо-таки вцепился в эту возможность.
– Очень
– Стоит попытаться.
Я выпил немного шампанского и задумчиво глянул в кухню, где на столе лежала мусорная коробка Джорджа Миллеса, и смутная мысль вдруг выкристаллизовалась в моем мозгу. Очень даже стоит попытаться. Почему бы и нет?
– Я не расслышал вас, – сказал Джереми.
– Да. – Я посмотрел на него. – Можете остаться, но я хотел бы провести остаток дня над разгадыванием другой загадки. К Аманде это отношения не имеет. Нечто вроде охоты за сокровищами… но сокровища может и не оказаться. Я просто хочу кое-что выяснить.
– Я не… – растерянно сказал он.
Я встал и принес коробку. Положил ее на стол.
– Скажите, что вы об этом думаете, – сказал я.
Он открыл коробку и вытряхнул оттуда содержимое. Брал одну фотографию за другой и клал их обратно. На лице его предвкушение сменилось разочарованием, и он сказал:
– Это же просто… ничего…
– Мгм. – Я протянул руку и вытащил кусочек казавшейся чистой пленки в два с половиной дюйма на семь. – Посмотрите на свет.
Он взял кусочек пленки и поднял его.
– Какие-то пятна, – сказал он. – Очень слабые. Едва различимые.
– Это снимки, – сказал я. – Три снимка на пленке в двадцать кадров.
– Ну… их же не видно.
– Не видно, – согласился я. – Но если я буду осторожен… и удачлив… мы увидим.
– Как? – Он был озадачен.
– С помощью усиливающих химикатов.
– Но зачем? К чему стараться?
Я цыкнул зубом.
– В этой коробке я нашел кое-что интересное. Все это хранил один великий фотограф, который к тому же был странным человеком. Я просто думаю, что, может быть, еще кое-что из этой коробки вовсе не такой хлам, как кажется.
– Но… что именно?
– Вопрос. Что именно… если хоть что-то.
Джереми глотнул шампанского.
– Давайте вернемся к Аманде.
– Вы займетесь Амандой. А я лучше займусь фотографиями.
Однако он с интересом смотрел, как я роюсь в шкафу в проявочной.
– Все это смотрится страшно профессионально, – сказал он, оглядывая увеличители и приспособление для печати фотографий. – Я и понятия не имел, что вы таким занимаетесь.
Я вкратце рассказал ему о Чарли и наконец нашел, что искал, – бутылку, которую я купил во время отпуска в Америке тремя годами раньше. На этикетке значилось «Усилитель для негативов» и были изложены инструкции. Очень полезно. Многие производители печатают свои инструкции на отдельных тонких листочках, которые размокают либо теряются. Я поднес бутылочку к раковине с фильтром для воды под краном.
– Что это? – спросил Джереми, указывая на его круглые колбообразные бока.
– Для обработки фотографий необходима сверхчистая мягкая вода. И никаких железных кювет, иначе на снимках останется много черных точек.
– Дурдом какой-то, – сказал он.
– Точно.
В пластиковой мензурке я смешал воду и усилитель, чтобы получить раствор такой концентрации, как было указано в инструкции, и вылил его в кювету для проявки.
– Я никогда прежде такого не делал, – объяснил я Джереми. – Может и не получиться. Хотите посмотреть или лучше останетесь пить шампанское на кухне?