Рекорд

Вечная Ольга

— Ого! — восхищается он.

— Еще, пожалуйста, спасибо. — Погружаюсь обратно в воду.

Тим вновь наполняет бокал и присаживается на корточки.

— Как дела? — пропеваю я. Закрываю глаза. — Как спонсоры?

— Это какая-то игра? — спрашивает он неожиданно сердито. — Если ты меня испытываешь, то не надо так делать. Скажи уже как есть, потому что я на взводе.

— Ты о чем?

— Настя.

Я открываю левый глаз. Тим совсем рядом, уперся подбородком в бортик ванны, смотрит преданно.

— Тим. Последние недели я жила

в гараже. Потом в доме на колесах. А до этого — год в клинике, где был крошечный душ и местный гипоаллергенный шампунь, который пах чем-то натуральным и отвратно мерзким. Я таскалась за тобой по всем раллийным соревнованиям по колено в грязи. Дай мне отдохнуть в лакшери-условиях! — Вздыхаю и делюсь: — Юляшку видела сегодня, мы поговорили.

— Ничего себе. Как все прошло? — спрашивает Тим предельно серьезно, будто ему не плевать и он не собирается шутить, что трахнул близняшек, пусть не одновременно, но все равно прикольно.

Он присаживается на пол, словно настраиваясь на долгий разговор.

Я очень рада, что Тим приехал. Пусть даже он стал камнем преткновения в нашей с сестрой дружбе, но для меня он важен. И я хочу говорить именно с ним — такой парадокс.

— Да так себе. — Быстро вытираю щеки. — Паршиво на душе. Юля всегда была… понимаешь, как будто без компаса, а я ее оставила из-за своей болезни так надолго. Сама она… как будто не справлялась. Все неправильно делала. Еще и ты теперь.

— Еще и я, — пожимает плечами Тим с мягкой улыбкой. — Как вишенка на торте.

Легонько брызгаю в него водой, он делает то же самое в ответ. Я улыбаюсь.

— Да, вишенка. Юле фигово. Слава у нее в Крае не очень. Знаю, что про нее гонщики говорят. Бывший женился, да еще и на сестре. Дела неважные.

— Она же переехала в Москву, начнет все сначала. Там никто о ней ничего не знает. Почему нет?

— Да, надеюсь. Из-за моего похищения в детстве, потом панических атак — все покатилось кубарем. У нас очень толерантная мама, она ни во что не вмешивается, а иногда, знаешь, это нужно. Если бы я была в порядке, направила бы Юлю на путь истинный.

— Я не помню практически ничего из наших с ней отношений. И это не понты, Насть. Есть такая категория девчонок… как бы помягче сказать…

— Ничего плохого не говори про мою сестру. Убью.

Его голос звучит бережно:

— Настен, про них ничего плохого никто не говорит и не думает. Но это фанатки. Они не имеют цвета глаз, улыбки, характера. Они все одинаковые. Все до одной классные и одновременно никакие. Мне жаль.

— Очень это грустно все. Юляшка на меня обиделась, и не без причины. Мне тоже так жаль, Тим. Так жаль.

Он протягивает бокал, а сам делает большой глоток из бутылки. Мы чокаемся без тоста и пьем еще.

— Сложно жечь мосты. Она ведь моя сестра. Мы росли бок о бок, каждый день, каждый, блин, божий день проводили вместе время. А теперь связь надорвана. Я с тобой, а Юля даже смотреть на меня не может. Она зла мне желает, и ей плохо от этого. И мне тоже плохо,

потому что понимаю ее. Потому что, если бы ты сейчас был с ней, а не со мной, я бы тоже желала зла… своей родной сестренке. — Вновь закрываю глаза. Уголки губ опускаются, я борюсь с желанием заплакать.

— И ты весь вечер грустишь из-за этого одна в ванне.

— Ты же занят, все в порядке. Я на тебя не злюсь. Справляюсь сама.

— Надо было написать, я бы приехал сразу.

— У тебя дела.

— Надо было написать, что я тебе нужен, я бы приехал, — повторяет Тим снова сердито.

Не нахожу ничего лучше, чем рассеянно согласиться:

— Буду знать. Я сидела у твоей мамы до закрытия, потом она меня добросила. И кстати, она тоже расстроена. Думала, что мы так быстро поженились из-за беременности. Хочет внуков. Одного тебя, депрессивного волка-одиночки, ей явно мало. Грустный сегодня день. Надеюсь, хоть у тебя что-то хорошее?

— Я тебя люблю, малышка. Настя моя. Девочка красивая, добрая. Самая-самая.

По коже несутся мурашки, и дело даже не в словах, хотя и в них тоже, а в тоне его голоса.

— А я тебя, — отвечаю незамедлительно. Растерянно. Хрипло.

Несмотря на то что нахожусь в растрепанных чувствах, я отчетливо понимаю: мы признаемся друг другу в любви. И делаем это не в постели, цепляясь друг за друга в нетерпении, потому что для удовольствия нужны друг другу как воздух. Не в какой-то страшный момент, когда Тиму или мне угрожает опасность и изо рта сами собой вырываются громкие словечки.

Нам никто не мешает. Мы ни с кем не сражаемся. У нас все получается по плану. Шилов с Ивановым наверняка в панике, а мы просто разговариваем по душам.

Я была готова к тому, что буду любить Тима без взаимности. Он сложный, он человека убил, и он не любит себя, поэтому вряд ли способен любить кого-то еще. И тем не менее он приехал будто для того, чтобы признаться. Холодок пробегает по телу.

Тим продолжает:

— Я накосячил сегодня. И наверное, с таким, как я, не может быть по-другому. Тебя ведь предупреждали. Хотя бы сестра твоя сто раз, верно? Да кто угодно. Знаешь, вся эта ерунда про то, что, лишь потеряв, начинаешь ценить, но уже поздно… Пафосная ерунда… Я тут понял, что не дураки ее придумали. У меня так и выходит, как в гребаной пословице. Я пиздец как тебя люблю, а говорю тебе это только сейчас.

Я подтягиваюсь повыше, и в этот раз Тим смотрит не на мою грудь, а в глаза. Видно, насколько для него важно, что я сейчас скажу, хотя он пьян и уже заведен из-за того, что я голая.

— Как накосячил, Тимочка? — шепчу растерянно. — Ты меня… продал Шилову?

— Блядь! — Взбесившись он брызгает в меня водой. — При чем здесь это вообще? Я тебя никому не отдам, тем более этому старому уроду. Хотя бы для приличия сделай вид, что наши отношения важны для тебя не меньше, чем свобода.

— Ты мне изменил? — спрашиваю невозмутимо. Сердце частит так, что пелена перед глазами.