Ремонт человеков

Ткаченко Катя

— Я прослушаю автоответчик, — говорю я, чтобы опередить его вопрос. Боль стихает, можно даже повернуть голову. — И тебе позвоню, если что важное, хорошо?

— Хорошо, — говорит он тем же тоном. Хорошо, хорошо, хорошо, все хорошо, все просто прекрасно.

Я кладу трубку и выдерживаю паузу. Сколько надо времени, чтобы прослушать на автоответчике сообщение незнакомой Майи? Тридцать секунд? Минуту? Считаю до шестидесяти и набираю номер сама. Его номер.

И слышу его голос.

— Да, — говорю я, — тебе звонила какая–то Майя.

Она сказала, чтобы ты позвонил Николаю Александровичу. Или — заехал…

А потом позволяю себе проявить любопытство и спрашиваю: — А это кто?

— Да так, — говорит он, — партнер один… — И добавляет: — Спасибо!

— Пожалуйста, — отвечаю я и жду его новой фразы.

— Я позвоню, — говорит он, — ближе к вечеру. Пока!

Я кладу трубку и чувствую себя последней дурой.

В очередной раз я чувствую себя последней дурой, но ничего не могу с этим поделать.

Мне втемяшилось в голову, что он хочет меня убить и я пошла в одну странную контору, где купила два дурацких кубика. Дура сдурила и купила полную дурость. Дурковатая дура, поступившая дурно. На самом деле все, скорее всего, не так, и Майя — это просто незнакомая Майя, а не убитая женщина с дискеты. И Николай Александрович действительно какой–то партнер, а если кто–то и хочет меня убить, то надо еще подумать, кто.

Но нож и дискета как лежали, так и лежат в нижнем ящике его стола.

И с этим мне уже ничего не поделать.

Я иду в туалет, а потом решаю принять ванну.

Чтобы смыть с лица следы яичницы. Чтобы опять стать похожей на саму себя.

И решить, по прежнему ли я хочу сегодня побрить ноги, или можно это отложить на пару дней.

Он позвонит ближе к вечеру, и если мне что и остается, так просто наблюдать.

Сидеть дома и ждать сигнала.

Быть в засаде.

Я открываю кран и смотрю, как в ванну хлещет вода.

От нее поднимается пар, я внезапно закашливаюсь.

Боль в висках прошла окончательно, но голова все еще тяжелая.

И тело — тоже.

Хуже всего — чувствовать собственное тело.

Хотя иногда это доставляет удовольствие.

Когда ты не просто чувствуешь его, а когда ты получаешь от него наслаждение.

От него, через него, в него.

Почему то обычно мы стесняемся в этом признаться. Мы боимся, мы делаем вид, что его не существует.

Мужчины же — наоборот.

И в этом все дело.

Я снимаю ночнушку и лезу в ванну.

Иногда мне кажется, что жизнь бессмысленна именно потому, что вся состоит из обыденных ритуалов.

Без которых собственно и нет жизни.

И значит, что сама жизнь есть очень странный ритуал, в котором намешано столько всего, о чем — как правило — никто никому не говорит. Ибо это не интересно.

Не интересно, который раз в жизни я уже принимаю ванну.

И сколько раз в день хожу в туалет.

И сколько часов сплю.

И как часто занимаюсь с ним любовью.

Хотя последнее мне интересно.

Пусть даже интерес

этот чисто абстрактный — в момент просветления головы под воздействием паров горячей воды и ароматической соли. Соль+вода. Соль с запахом моря, вода с запахом ржавчины. Замечательный коктейль, но голова действительно становится прозрачней, я втягиваю ноздрями эту сумасшедшую смесь запахов и думаю о том, что хорошо бы сделать такой парфюм, чуть пахнущий морем и совсем немного — ржавчиной. Только совсем немного. Чуть–чуть.

В одной из половинок мозга ярко высвечивается картинка — он говорит что–то секретарше, берет с вешалки плащ и идет к выходу из офиса.

Я лежу в ванной и ничего не происходит. Я отмокаю, я прихожу в себя.

В первые годы мы занимались любовью по два, а то и по три раза в день. Если начать это считать в целом, то получится сумасшедшая цифра. Допустим, это было первых два года… Или три… Так три или два?

В году триста шестьдесят пять дней, надо умножить на три, потому что по три раза было чаще, особенно, если считать те ласки, которые он так любит. Слово возникает в голове, но я его не проговариваю. Почему на английском это называют так унизительно: blpwjob, низкая работа?

Потому, что нагибаешь голову? Или от того, что часто приходится вставать на колени?

Я хорошо считаю в уме, это еще со школы. Получается одна тысяча девяносто пять. Актов, коитусов, наших с ним сексуальных контактов.

Хотя — на самом деле — меньше, надо вычесть количество месячных, примерно пять дней в месяц, пять на двенадцать — шестьдесят. И умножить на три. Сто восемьдесят. И вычесть из одной тысячи девяносто пяти. Итого получается девятьсот семьдесят пять, хотя я могу и ошибиться. Но не на много, на пару коитусов что в одну, что в другую сторону.

И это только за первые три года.

И это тоже ритуал, от которого можно завыть.

Может, именно поэтому он и решил убить меня — от того, что только в первые три года он выебал меня примерно девятьсот семьдесят пять раз. А если считать остальные дни, недели и месяцы, то получится намного больше, хотя последние два года это происходит два, а реже — три раза в неделю.

Скажем, в субботу, во вторник и четверг.

Или в воскресенье, среду и пятницу.

Или воскресенье и среду, субботу и четверг, вторник и пятницу.

Мне надоело отмокать, я беру губку и начинаю мыться.

Все в той же левой половинке мозга продолжается увлекательная картинка — мой муж выходит из офиса и направляется к машине.

Хотя на самом деле ничего увлекательного здесь нет ни для кого, разве что для меня. Впрочем, любая женщина захотела бы быть сейчас на моем месте — это я знаю точно. Кто предупрежден, тот вооружен. Предпочтительно, чтобы ты знала о нем все и так же предпочтительно, чтобы он не знал о тебе ничего.

Хотя это полный бред, что они ценят в нас тайну. Загадочность. Недоговоренность и невысказанность.