Ремонт человеков
Шрифт:
Им как раз надо, чтобы все было наоборот — полная предсказуемость, жизнь по часам. Как коитусы в среду и воскресенье или во вторник и пятницу.
У них одна логика, у нас — другая, они это знают и боятся.
Они вообще боятся нас, почти все, хотя, наверное, есть и исключения, вот только я их не встречала. Видимо, мне просто не повезло.
Муж садится в машину, машина трогается с места. Скорее всего, он поехал на встречу с Николаем Александровичем, по поводу которой звонила Майя. Та самая, с молодым и энергичным голосом.
Я намыливаюсь и начинаю лениво поливать себя из душа.
Все тот же ритуал, хотя он доставляет удовольствие. Всегда. После него становится легче. После сна становится легче тоже. И после коитуса. Хотя сейчас я бы три раза в день не выдержала, мне хватает и одного.
Наверное, именно поэтому он и хочет меня убить, вот только не придумала ли я все это себе сама?
Женская логика, о которой они так любят рассуждать и так любят на нее ссылаться.
Я думаю о том, брить ли мне ноги или нет, и чувствую, что сегодня я это делать не буду — мне лень. Хотя бы потому, что я очень долго думала о том, что мне надо это сделать. А раз надо — то не буду. Что я очень долго. Что мне надо сделать.
Что.
Что–то.
Что–то должно произойти.
Муж уверенно ведет машину и едет куда–то в южном направлении. По дороге, ведущей в южную часть города. К югу.
Мы живем на севере. Точнее — на северо–западе.
Если что–то должно произойти, то это произойдет.
Я сижу в засаде и жду. Это очень скучно — ждать так долго, но к тридцати шести ты уже умеешь ждать. Ты не умеешь этого в десять, в четырнадцать, в шестнадцать, в восемнадцать.
Как не умеешь этого в двадцать, двадцать два, двадцать шесть, тридцать и даже в тридцать два.
А в тридцать шесть уже умеешь, хотя — может — просто себя обманываешь.
Потому что ждать, скорее всего, уже нечего и все будет так, как и было.
Жизнь, состоящая из ритуалов. От начала и до конца, хотя о конце я никогда не думаю.
Это они постоянно загружены тем, что они смертны. Пусть и скрывают это от всех, даже от самих себя. Это единственное, что их волнует. Поэтому им никогда нас не понять — для них важно другое, постоянно занимать себя всем, чем угодно, лишь бы отвлечься от этих мыслей. Зарабатывать деньги, играть в теннис, ездить на машинах, заниматься любовью. Активное начало, мачо натуралис.
Поэтому для них так важно и количество женщин, чем их больше, тем сильнее ощущение бессмертия.
Хотя бы потому, что они хорошо осведомлены в том, что и сами были рождены женщинами, а значит — они слабее нас. И проникновение в лоно для каждого из них — это прикосновение к нашей силе. Хотя и тут боги на нашей стороне, потому что это мы становимся сильнее после того, как они разряжаются в нас, мы вычерпываем, высасываем. выдаиваем их до капельки и они лежат рядом, довольно похрюкивающие и усталые, оросившие, кого–то оплодотворившие, но так
Вот только я и сама до сих пор не знаю, что это такое — любовь.
Знаю, что такое страсть, что такое безудержное желание и такая же безудержная нежность.
Знаю, что такое похоть и что такое омертвелое равнодушие, как знаю, и что такое ревность.
Может, все это и есть любовь, вот только я сомневаюсь.
Скорее всего, в каждой из нас живет лишь желание любви, счастливы те, у кого есть дети — они находят эту любовь, но мне этого не дано.
И я уже привыкла к этому, хотя точнее сказать — начала привыкать.
Я начала к этому привыкать, как начала привыкать к тому, что в левой половинке моего головного мозга постоянно присутствует живущая отдельно от меня картинка: что сейчас делает мой муж.
Смешно, но отчего–то мне казалось, что я буду чувствовать это по другому, что это будет где–то в груди, там, где кубик.
Но все это происходит в голове.
В моей голове, которую я сейчас сушу феном.
Мои крашенные, коротко стриженные волосы.
Мою стрижку «под мальчика».
Мальчик–блондин, с грудью взрослой женщины и бритым лобком.
Муж выходит из машины, включает сигнализацию и заходит в незнакомый подъезд.
Я почему–то прекрасно знаю, что это тот самый подъезд, в который он должен был войти еще ночью, когда мы с ним ловили машину на обочине дороги у станции метро, но снотворное подействовало и я уснула.
Мне интересно, что будет дальше, я иду на кухню, совершая все тот же опостылевший ежедневный ритуал.
И мне намного лучше, чем всем остальным женщинам, кто сидит сейчас дома.
Они вынуждены смотреть телевизор, все эти бессмысленные телесериалы.
А я не смотрю телевизор, я смотрю на то, как мой муж поднимается по высокой и гулкой лестнице на третий этаж старого неказистого дома и нажимает на кнопку облезлого звонка. Мой красивый муж в таком красивом плаще. Высокий и стройный для своих сорока. Предмет желания, моя частная собственность.
Дверь открывается. Он входит в квартиру.
В прихожей его встречает женщина.
Молодая.
Моложе меня.
Ей лет двадцать шесть.
И он ее целует.
В губы.
И что–то говорит.
И я догадываюсь, что.
И швыряю фарфоровую кофейную чашку на пол.
Но потом успокаиваюсь и начинаю завтракать, внимательно приглядываясь к тому, что происходит там — в левой половинке моего головного мозга.
13
Она была совсем не похожа на меня.
И это самое странное.
И мы, и они всегда консервативны в выборе нового партнера.
Он должен напоминать предыдущего, хоть чем–то, хоть немного, но напоминать.