Ремонт человеков
Шрифт:
Я опять плотно натягиваю на себя одеяло и вдруг понимаю, что он спустится сейчас в лифте, но не пойдет на стоянку.
Он выйдет из подъезда и пойдет к автобусной остановке.
Но я знаю и то, что машину он начнет ловить минут через сорок, а значит, я могу еще поспать.
По крайней мере, все то время, что он будет трястись в автобусе и ехать в метро.
Я удобнее устраиваюсь под одеялом и опять закрываю глаза, чувствуя необыкновенное облегчение от того, что ночная головоногая тварь
Через сорок минут меня будит телефонный звонок.
12
Телефон стоит в большой комнате.
Большая комната, она же — гостиная.
Телефон звонит в большой комнате.
Телефон звонит в гостиной.
Дурацкая квартира, в которой все и всегда слышно.
Лучше жить в доме, но для нас это невозможно.
Или в другой квартире, с другими стенами.
Но и это дорого, лучше не думать.
Лучше вообще не думать, особенно сейчас.
Когда в большой комнате разрывается телефон, а голова пухнет со сна и от снотворного.
Я могу встать и дойти до телефона. Доползти, добрести, добраться.
Но у меня нет сил — отбросить одеяло, спустить ноги на пол, встать и сделать хотя бы шаг.
Я лежу, тупо уставясь в потолок и ничего не соображаю. Как с жуткого похмелья.
Или перетраха.
Срабатывает автоответчик, я хорошо слышу громкий голос мужа, отчетливо произносящий слова: «Мы не берем трубку, значит, так надо. Оставьте ваше сообщение после сигнала и мы перезвоним!»
Я ненавижу автоответчики, как ненавижу все механическое, автоматическое, искусственное, неживое.
За исключением того, что действительно облегчает жизнь: например, стиральной машины–автомата. Или микроволновки. Или миксера.
Миксером хорошо сбивать тесто на утренние оладьи.
Он любит оладьи на завтрак, хотя сегодня я даже не встала.
Его голос на автоответчике замолкает, сейчас должно щелкнуть, а затем раздастся сигнал. Отвратительное то ли гудение, то ли жужжание. Зуммер. З–з–з…
Женский голос спрашивает моего мужа.
Молодой женский голос.
Звонкий и энергичный.
Сейчас муж должен ехать в метро.
Если верить ночным снам или тому, что было вместо.
Видениям, иллюзиям, галлюцинациям.
Моим видениям. Моим иллюзиям. Моим галлюцинациям.
Но самое смешное в том, что мужа в метро нет. Это я знаю точно.
Как знаю и то, что он сейчас в офисе, куда добрался на машине.
То есть, выйдя из подъезда, он не пошел на автобус, а свернул на стоянку.
И иллюзии остались иллюзиями.
Вот только почему звонят домой, а не в офис?
Мне надо встать, но я лежу и слушаю незнакомый женский голос.
Молодой
Бодрый и энергичный.
«Это Майя, вас просил позвонить Николай Александрович. А еще лучше — заехать. Спасибо!»
Незнакомая Майя повесила трубку, незнакомый Николай Александрович так и остался в ее тени.
Мне вдруг подумалось, что так могли звать убитую женщину с дискеты — Майя. А мужчину — Николаем Александровичем. Пожилого мужчину, проведшего с ней ночь.
Голова не отрывается от подушки, я ненавижу снотворное, я его ненавижу, он сидит в офисе и занимается тем, что что–то пишет на компьютере. И говорит с секретаршей. Секретаршу я знаю, она безопасна. Одна женщина рассматривает другую прежде всего с этой точки зрения. В ракурсе безопасности. Твоя безопасность зависит от того, насколько она опасна. Ты можешь задуматься и проиграть. Не заметить во время, проглядеть, проспать.
Я с трудом, но встаю с кровати. Меня качает, я с брезгливостью смотрю на собственный живот и на голые ноги, не прикрытые ночнушкой. Живот–животик, я бегемотик! Толстой меня назвать не сможет никто, но животик чувствуется, хотя ему это нравится.
Ему это нравится, как нравится и многое другое.
Или нравилось.
До того, как он захотел меня убить.
Секретарша заваривает ему кофе. Прямо в чашке, видимо, растворимый. Какой–нибудь «нескафе». Секретарша не опасна, я знаю ее сто лет. Она работает у него два года и она — его руки, глаза и ноги. Так он сам говорит. Он берет чашку, делает глоток и ставит рядом с компьютером.
Или мне все это действительно кажется, или кубик Седого работает.
Хотя на самом деле я этого не знаю.
Я поворачиваюсь к зеркалу и смотрю на себя все с той же брезгливостью.
Когда тебе тридцать шесть, то желательно высыпаться и — без снотворного. Лицо похоже на яичницу, причем — остывшую. Сморщенную и не аппетитную. Может быть, что и подгорелую. Под глазами круги, губы бледные, щеки впали. Смерть у зеркала, такую и убивать не стоит.
Он начинает набирать номер.
Я чувствую это по той боли, что разлилась в висках.
И я знаю, какой номер он сейчас набирает.
Это мой номер. Его номер. Наш номер.
Осталось две цифры, а я все еще стою у зеркала.
Я ненавижу себя такой, хотя иногда мне кажется, что я себя всегда ненавижу.
За то, что я женщина.
Раздается звонок, автоответчик сработает после пятого гудка — так он запрограммирован.
Я доползаю до телефона и беру трубку.
— Ты как?
— Только встала…
— Кто–нибудь звонил?
— Я спала…
— Хорошо, — говорит он и вдруг замолкает. Он молчит и дышит в трубку, а я опять чувствую, как виски разламываются от боли.