Революция отвергает своих детей
Шрифт:
«Абсолютно верно», — подумал я, но не высказал этого Гиптнеру. Гиптнер неодобрительно покачал головой:
— Представь себе только, Вольфганг, такая балда сидит теперь с нами в Центральном секретариате! С такими людьми мы должны вести партию!
— Ну и что же произошло?
— Его, конечно, переголосовали!
«Жалко», — подумал я, но одновременно испугался, что моя оппозиционность шагнула так далеко.
Когда я вернулся из «Дома Единства», к нам в здание отдела обучения — ко мне бросился Фред Ольснер:
— Будет особый вечер политучебы о Мюнхенской конференции. Мы должны срочно разработать экстренную
Я медлил.
— Что с тобой? В чем дело, Вольфганг?
— Знаешь, Фред, я плохо разбираюсь в этом вопросе, и, откровенно говоря, мне кое-что не ясно.
Ольснер посмотрел на меня с иронической улыбкой.
— Ну, ну… уж не принадлежишь ли и ты также к тем, которые получили из-за этого вопроса политические колики?
«Политические колики» — выражение, под которым подразумевались настроения и взгляды партийцев, несогласных с официальной линией.
— Частично, — ответил я. — Ни в коем случае я не хотел бы писать эту учебную тетрадь.
К счастью Фред Ольснер не затрагивал больше темы о политических коликах.
— Ты прав, Вольфганг, у тебя последние дни было слишком много дела. Отдохни немного. Я напишу сам тетрадь о Мюнхенской конференции.
У меня как камень с души свалился. Но когда я шел вверх по лестнице в мое бюро, я вдруг осознал свое странное положение. Неужели дело так далеко зашло, что я, сотрудник отдела обучения и вербовки Центрального секретариата СЕПГ, ответственный редактор учебных тетрадей, — так отошел от существующей партийной линии, что не могу с чистой совестью об этом писать?
Через несколько дней после драматических событий на Мюнхенской конференции меня вызвали к телефону из отдела кадров:
— Центральный совет Народной молодежи Югославии очень хотел бы войти в контакт с каким-нибудь руководящим молодым работником. Они предложили тебя, а с нашей стороны возражений нет. Был бы ты согласен поехать в Югославию?
— Конечно!
Я был бесконечно рад. Несколько недель тому назад я был на II съезде ССНМ (Союз свободной немецкой молодежи — FDJ) в Мейсене и познакомился там с двумя югославскими делегатами от Народной молодежи Югославии. Они передали ССНМ подарок и выразили желание, чтобы ССНМ вошел как равноправный член во «Всемирный союз демократической молодежи».
Народная молодежь Югославии — была первой иностранной организацией, которая прислала делегатов и приветствовала ССНМ и ее заявление было принято с огромным энтузиазмом. Никто из нас не мог тогда предчувствовать, что эта приветственная речь и высказанное в ней пожелание принять ССНМ во «Всемирный союз демократической молодежи» будет югославской молодежи поставлено в вину, так как она действовала самостоятельно, не договорившись с ВЛКСМ и со Всемирным союзом демократической молодежи.
Я подружился с югославскими делегатами и они предложили мне в Мейсене приехать как-нибудь в Югославию. Но я, конечно, и не подозревал, что официальное приглашение последует так скоро.
Не прошло и месяца, и я сидел, радостно взволнованный, с одним из югославских товарищей в чудесном вагоне, который вез нас через Дрезден, Прагу, Братиславу и Будапешт в Белград. Это было в последние дни июня 1947 года.
В то время Югославию — за год до разрыва с Москвой —
При первом же моем посещении Центрального совета Народной молодежи Югославии в Белграде завязалась свободная, интересная дискуссия с югославской молодежью о НМЮ и о ССНМ, о том, что было для этих обеих молодежных организаций общего и каковы были между ними различия. Вопросы о Германии так и сыпались, а я удивлялся, как эти партработники были хорошо информированы. «Иначе, чем в Советском Союзе, — подумал я, — свободнее, непринужденнее, самостоятельнее».
В последующие дни я посетил музей освободительной войны, фабрики, город пионеров около Белграда, газетные редакции и немецкое отделение Белградской радиостанции. Было много интересного во всем, что я видел, но одного я так и не нашел.
— Как же это так у вас? — спросил я своего переводчика и сопровождающего, — я не видал еще ни одного бюро коммунистической партии. И люди здесь не носят партийного значка?
— У нас нет больших партийных бюро, а также партийных значков, товарищ Леонгард. Практическая политическая работа у нас проводится Народным фронтом. Ты же наверное видел уже много бюро Народного фронта?
— Но каким образом выявляет себя партия? Мой переводчик улыбнулся.
Наверное, я был не первым иностранным коммунистом, ставящим подобный вопрос.
— В конце концов, не требуется никаких партийных значков и больших партийных бюро, чтобы вести политику всей страны. Все члены партии у нас одновременно и в Народном фронте. Все члены коммунистического союза молодежи одновременно в Народной молодежи Югославии. Они выявляют себя тем, что работают самым примерным и активным образом.
— Гораздо умнее, чем у русских, и гораздо умнее, чем в СЕПГ, — подумал я. Это мне нравилось.
— Если у тебя есть охота, ты можешь завтра поехать по Югославской молодежной дороге. Будут еще два болгарских партработника.
О постройке Югославской молодежной дороги Шамац — Сараево я уже много слышал. За постройку этого пути в 247 км взялись 1 апреля 1947 года 18 000 человек молодежи. Они строили ее, работая в несколько смен. Каждая бригада прибывала туда на два месяца. Эта постройка имела целью не только хозяйственное, но и политическо–воспитательное значение. Молодежь Югославии различных национальностей должна была узнать друг друга и сблизиться в общей работе. Ведь раньше национальные противоречия очень мешали развитию страны. На постройку этой дороги приехала молодежь не только из всех частей Югославии, но также и из Италии, Польши, Болгарии, Англии, Чехословакии и других стран.