Революция отвергает своих детей
Шрифт:
— Прекрасно, что ты пришел! Поедем с нами на дачу. Мы там всегда проводим выходные дни.
Через час мы остановились перед красивой виллой вблизи Глиникского озера. Вилла принадлежала Мише Вольфу, Которому было тогда 25 лет.
Во время прогулки по берегу озера, Миша сказал между прочим:
— Знаешь, пора вам кончать с вашей теорией об особом немецком пути к социализму. Политическая линия вскоре изменится.
Я засмеялся.
— Миша, я ценю твой ум и положение, но политическую линию я все же знаю лучше тебя. Все-таки я работаю в Центральном секретариате и пишу брошюры для политзанятий. Они
Миша закурил.
— Есть инстанции повыше вашего Центрального секретариата, — сказал он, иронически улыбаясь. Он, очевидно, с удовольствием произносил «ваш» Центральный секретариат.
— Но, Миша, тезис об особом немецком пути к социализму особо подчеркивается во всех основных документах СЕПГ.
Упоминание основных документов СЕПГ не произвело на Мишу ни малейшего впечатления.
— Значит, их надо переделать.
Я с ужасом посмотрел на него.
— Вольфганг, я же не говорю, что это будет завтра. Я только хотел своевременно указать тебе на некоторые перемены. Мы недавно об этом говорили с Тюльпановым. Он сказал, — конечно, в узком кругу, — что с теорией об особом немецком пути пора покончить. Я бы на твоем месте поменьше об этом писал и говорил, тогда тебе будет легче во время предстоящей перестройки.
Он говорил об этом между прочим, не подозревая, что с отказом от этого тезиса рушились мои большие надежды. Для него же это было, очевидно, только средством для достижения цели. Кого напоминал он мне? Теперь я вспомнил: Миша был человеком такого же типа, как высший советский политофицер, который говорил в таком же небрежном тоне об исходе выборов 20 октября. Он был типом очень умного, спокойного ответственного работника, который глядел как бы со стороны на всё то, что другие товарищи принимали всерьез, за что они боролись, чем воодушевлялись, и считал это только большой шахматной партией. Миша был немцем, но национальность в этом деле не играет никакой роли. У него был тот же тон, те же движения, когда он закуривал, та же насмешливая улыбка в ответ на серьезность, с которой они проповедовали новые лозунги и директивы, как у советского политофицера, у которого я был в октябре 1946 года.
«Закулисных партийных работников» ничто, казалось, не могло вывести из равновесия. Они ограничивались тем, что разрабатывали новые тактические шаги и давали указания руководящим ответственным работникам, которые затем громогласно проповедовали на многолюдных митингах, старались воодушевить массы и писали восторженные передовицы.
Через несколько дней должен: был начаться II съезд. Если Миша окажется правым, то на партсъезде должны были бы меньше говорить об особом немецком пути к социализму и гораздо больше о связи с Советским Союзом.
Полный ожидания сидел я 20 сентября 1947 года в здании немецкой Государственной оперы. II партсъезд СЕПГ открылся под торжественные звуки бетховенского «Weihe des Hauses» («Освящение дома»). С напряжением ожидал я речей руководителей партии. Вильгельм Пик должен был говорить о политическом положении, Эрих В. Гниффке должен был сделать отчетный доклад, Отто Гротеволь должен был выступить с речью о проблемах единства Германии, Вальтер Ульбрихт — об экономическом и государственном восстановлении советской оккупационной зоны.
За
«Признание необходимости тесного экономического и культурного сотрудничества с Советским Союзом не означает отказа от самостоятельной политики, а наличие немецкой политической линии не означает проведения антисоветской пропагандной травли».
Но Отто Гротеволь пошел в своем докладе дальше:
«Мощь нового демократического порядка, создавшегося в Восточной и Юго–Восточной Европе, а также в советской зоне оккупации, базируется, кроме всего прочего, на поддержке Советского Союза».
Уже на следующий день я ощутил значение этого заявления для практической политики. В большом политическом докладе Вильгельм Пик выразил свое отношение к проблеме, доставлявшей нам тогда много трудностей — к проблеме демонтажа.
В начале 1947 года маршал Соколовский торжественно заверил руководство СЕПГ в том, что демонтаж окончен. На последовавших массовых митингах это обстоятельство праздновалось как победа и успех СЕПГ и сопровождалось верноподданническими заверениями благодарности в адрес великодушной СВАГ (Советская Военная Администрация Германии).
Но через несколько недель демонтаж начался снова. Это было открытое нарушение обещания. В партии стали раздаваться голоса, требующие, чтобы в этом особом случае, пусть в вежливой и скромной форме, партия отмежевалась от демонтажа.
Но нам и этого не разрешили. Партработники, выступавшие на фабриках и на открытых собраниях, находились в безвыходном положении.
На II партсъезде Пик должен был даже оправдать это нарушение обещания:
«ЦК партии приняло это великодушное обещание СВАГ с чувством величайшей благодарности и оценило его, как доказательство доверия к немецкому народу.
В последнее время, однако, стали известны случаи дальнейшего демонтажа, так, например, демонтаж железнодорожных путей, вызвавший серьезные затруднения в товаро–пассажирском сообщении. В указанном случае мы также ходатайствовали о максимальном сокращении демонтажа. По заявлению маршала Соколовского, демонтаж машин на некоторых шахтах не следует считать возобновлением демонтажа, как такового, это лишь окончание демонтажа оборудования шахт, запланированного раньше и временно приостановленного …»
Эти слова были встречены ледяным молчанием. Все присутствующие знали, что дело обстоит совершенно иначе, чем это изображал Пик, потому что как раз в это время демонтаж снова шел полным ходом. Его заявление показало мне, насколько мы связаны решениями и постановлениями СВАГ во всех вопросах, касающихся практической политики сегодняшнего дня. Тесная связь с Советским Союзом — в отличие от 1945–1946 годов — была, наконец, декларирована открыто.
Это было на третий день съезда. Из-за стола президиума поднялся Герман Матерн и крикнул в зал: