Революция отвергает своих детей
Шрифт:
Вилли был в нашей группе на хорошем счету. С одной стороны, он уже располагал опытом старших товарищей, но, с другой, одновременно, имел способность быстрого восприятия, свойственную молодым людям. Он всем интересовался, всегда был бодрым, принимал активное участие в семинарах и был, вероятно, самым любимым в нашей группе — как со старшими, так и с молодыми он был в приятельских отношениях.
Однажды днем мы опять прорабатывали актуальные вопросы современности.
На этот раз, однако, не пришлось составлять воображаемые «народные комитеты»; разбиралась деликатная тема: нелегальная
Было трудно не только потому, что мы об обстановке в германском Вермахте не имели никакого представления, — ели не считать информационных бюллетеней с солдатскими письмами, — но, прежде всего, потому, что разбор этой темы влек за собой непременную раздвоенность: нам все время вдалбливалось, что нужно безоговорочно соблюдать конспирацию и что члены нелегальной группы не имеют права себя раскрывать, но, одновременно, наши, существовавшие на бумаге нелегальные группы, должны были показывать настоящие чудеса в своей работе.
При этом беспрестанно выдумывались примеры, в которых мы играли роль руководителей той или иной нелегальной группы, и Вандель засыпал нас вопросами:
— Что ты будешь делать, если …
На этот раз серия вопросов «что ты будешь делать, если…», казалось, вообще не имела конца. И вот, попалась хитросплетенная задача: В какой-то воинской части, расположенной в оккупированной области Советского Союза, действует нелегальная антифашистская организация. Небольшое подразделение той части, в которой находится член нелегальной организации, внезапно получает приказ поджигать дома и расстреливать русских женщин и детей.
Меня бросало то в жар, то в холод, пока Вандель задавал вопрос:
— Что будешь делать ты в этом случае, как руководитель нелегальной группы?
Вандель оглядел всех и вызвал Вилли.
— Я ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не смогу нарушить принципа конспирации. Мы учили, что нелегальные организации в армии самое важное и что в особенности эти группы мы не должны никогда деконспирировать.
— Даже тогда, когда солдаты данных частей совершают позорные преступления против советского населения?
Вилли был растерян.
— Ну, я не знаю, но я думаю… что даже в этом тяжелом положении… вероятно… да, может быть, даже в таком тяжелом случае нельзя раскрывать нелегальные группы.
Многие, в том числе и я, молчали.
Мы при всем желании не знали, что в подобном случае нужно делать. Мы как-то чувствовали, что мы бы это узнали, попади мы сами в подобное положение, но весь этот случай был так теоретически построен, что многие решили молчать.
Сам Вандель не высказался и семинар шел дальше. Трое или четверо говорили еще на другие темы, как вдруг Вандель встал. Наступила полная тишина. Он смотрел на нас с возмущением и гневом.
—
Он сделал многозначительную паузу. Мы молчали. До сих пор я думал, что в политических вопросах обладаю внутренним чутьем, но теперь понял, насколько я был далек от этого. Я совершенно не представлял себе, что он имеет в виду. И вдруг мне пришло в голову высказывание Вилли. Может быть он подразумевает это высказывание? Я, однако, сразу же отбросил эту мысль. В конце концов, Вилли же сказал, что он точно не знает, а кроме того, это был действительно очень сложный вопрос.
Между тем Вандель продолжал. Все еще его речь носила общий характер. Он говорил о героической борьбе советского народа, о страшных зверствах нацистской армии и вдруг, как гром среди ясного неба, грянуло прямое обвинение:
— …и в такой обстановке, когда священный долг всех антифашистов вести борьбу с фашизмом, Вилли бесстыдно заявляет, что он во время расправы нацистов с советским населением пассивно стоял бы в стороне. Это не политическая ошибка. Это нечто худшее. Это предательство, предательство священной борьбы антифашистов, предательство первой социалистической страны — Советского Союза. Этот неслыханный случай мы со всей серьезностью разберем в ближайшие дни. Но я уже сейчас жду от каждого из вас, что он определит свое отношение к сказанному Вилли.
Снова на несколько секунд воцарилась мертвая тишина. Мы уже ко многому привыкли и имели за плечами много вчеров критики и самокритики. Но так резко еще никто никогда не говорил.
Внезапно мне бросилось в глаза, что Вандель нашего ученика Вилли ни разу не назвал «товарищем». Было ли это случайностью? Может быть Вилли уже ожидали кое–какие «мероприятия»?
Но я отогнал эти мысли. Так далеко все-таки дело зайти не могло.
Между тем уже поднялось множество рук. Я выжидал. Один за другим курсанты произносили проклятия по адресу Вилли. Что это было за зрелище!
Сзади меня сидел мой друг Ян, всегда так восторженно говоривший о маршале Жукове. Он был единственным из молодых, имевшим кое–какое представление о жизни в армии. Он сам много месяцев был в Красной армии. У него была слабость к разбору сложных случаев и, кроме того, он был среди нас одним из самых мужественных.
Он вызвался:
— Я сам был в армии и имел касательство к службам, организующим подобные вещи. При определенных, очень редких, особых обстоятельствах может, однако, случиться, что, например, дело повернется так…
Вандель его резко оборвал:
— Мы здесь сидим не для того, чтобы рассказывать разные сказки, а чтобы занять позицию по отношению к изменническим высказываниям Вилли.
Но молодой, смелый Ян, был совершенно захвачен своей идеей.
— Товарищ Класснер, я хотел бы только один случай… один случай, который я лично пережил в армии…
Но Класснер не дал ему договорить.
— Довольно, я лишаю тебя слова.
Ян удрученно замолчал. В эти мгновения я был ему особенно признателен. Он не защищал Вилли открыто, но все же попытался как-то выгородить его.