Рейд за бессмертием

Greko

У Мананы все бурлит. Много людей. Разных. Есть очень умные. Есть и не очень умные. Есть богатые и чванливые. Есть скромные, как ты, муж мой! Нравится мне Илюша Орбелиани, по-нашему, Илико. Очень похож на тебя, хоть и князь. Не ревнуй! Сразу вижу, как ты уже оскалился в своей манере! Нет повода для ревности. Просто он милый двадцатилетний юноша и невеликого чина. Прапорщик, лишь год как произведен в офицеры. Многое поведал об ужасах войны, но не бахвалится, как прочие. Тебе он придется по сердцу, я чувствую.

Видишь, любимый, как у нас все сложилось! Приезжай поскорее!

Совсем не хотела писать про это, но, как говорят русские: ложка дегтя в бочке меда. Увы, есть, к сожалению, и ложка дегтя. Заметила, что Микри в

какой-то из дней сама не своя. Ты же меня знаешь. Как ты любишь говорить — лиса. Я с ней поговорила. Она открылась. Волнуется, что никак не может забеременеть. Я бросилась к Гавриилу Ивановичу. Он тут же дал лучшего доктора. Тот осмотрел Микри. И, как говорят русские — обухом по голове! Микри не сможет иметь детей. Два дня я от неё не отходила. Говорила, говорила. Успокаивала. Вроде, ничего. Успокоилась. Я им с Микой намекнула, что пусть подумают и усыновят кого-нибудь. Они обещали подумать. Ну, вот. Не хотела тебя расстраивать. Но — так. Поэтому и говорю, что нужно как можно быстрее им купить дом. Они же сейчас живут в наших комнатах при гостинице. Удобно, конечно. Но все равно — не то. Ничего не сравнится со своим домом! Приезжай скорее, любимый, чтобы убедиться в этом!

Буду заканчивать. Тебе, конечно, все передают приветы. Все мы тебя очень ждем! Поэтому не смей обмануть наши надежды! Помни о своем обещании! Иначе ты знаешь, что я с тобой сделаю!

Люблю тебя. Я очень тебя люблю, Коста, муж мой! И жду. Каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду я жду тебя! Целую!

Твоя верная жена Тамара".

Я еще долго сидел с раскрытым письмом на руках. Смотрел в него, уже не читая, не различая слов. Ничего не слышал, по-прежнему находясь в полной звукоизоляции, устроенной моей удивительной женой. Улыбался.

Увы. Ничто не вечно под луной. Веселый голос «Планше», донесший до меня, что задание выполнено и фуражка найдена, вывел меня из моего такого счастливого заключения в комнате со всеми любимыми для меня людьми.

Я кивнул «Планше», похвалил коротко.

Потом поцеловал письмо. Аккуратно его сложил и спрятал на груди. Задумался, наблюдая за лагерем пленных, развернутом напротив бивуака ширванцев. Там томились сотни женщин, детей и стариков. В моей голове постепенно зрела необычная идея. Я бы сказал своей фифе, если бы была рядом: «Идея крышесносная». Вот не берусь предсказать ее реакцию: то ли бит буду, то ли расцелован…

Но кто этот юнец, что вьется вокруг моей жены?!

— Платон! К черту форму! Доставай из моих вьюков черкеску и папаху.

[1] Фатима (Патимат) выжила во время побега. Но сына, Джамалэддина, не дождалась. Умерла в 1845 г. в момент высшего триумфа имама Шамиля.

Глава 5

Вася. Ахульго, конец августа 1939 года.

Вася видел много захваченных армией населенных пунктов. Еще больше насмотрелся в исторических фильмах или прочел в книгах. Когда крепость выкидывала белый флаг или просто бралась штурмом, ее защитники сдавались на милость победителя. Если город, то максимум, что ему грозило — это три дня на разграбление. Жестокий обычай, прошедший проверку веков истории.

Но Милову не довелось до Ахульго наблюдать, какая судьба уготована твердыне религиозных фанатиков. Тех, кто уже себя давно похоронил и теперь жаждал смерти в бою. Тех, кого называли шахидами. Они не сдались и после захвата обоих аулов. Из каждой уцелевшей сакли, из пересохшего бассейна, из подземного укрытия мог выскочить визжащий горец с кинжалом в руках. Таких перебили за два дня. Пришел черед спасавшихся в недоступных пещерах. Там укрывались не только бойцы. Больше было женщин и детей. И зачистка подобных укрытий превратилась в муторную, кровавую работу, после которой хотелось напиться до полной отключки.

Когда Васина команда вернулась в лагерь, по сути провалив

доверенное задание, Пулло даже говорить с ними не стал. Приказал подполковнику Циклаурову отправить их на самое трудное задание. Или корячиться в аулах от темна до темна, хороня павших и ломая дома. Или в ущелье караул нести, теряя сознание от все усиливающейся вони. Или разбираться с пещерами. Командир 2-го батальона, поредевшего наполовину и потерявшего почти всех прикомандированных офицеров, выбрал для Васи пещеры.

— Ты, Девяткин, привык действовать самостоятельно в отряде Дорохова. Тебе и карты в руки. Дело вам поручаю непростое. Есть несколько пещер в практически отвесной скале ниже плоскости Старого Ахульго. Они смотрят как на Койсу, так и на утес Нового Ахульго. Начинать советую с последних. В ущелье уже такая вонь, что не пойму, как сидящие в этих норах выдерживают. Еще пару дней — и дышать вообще станет нечем.

— Так, может, они сами сдадутся? — попытался «съехать» с темы Вася.

— Не сдадутся. Уже пытались их убедить. Стреляют в ответ, — вздохнул подполковник. — Да! Забыл предупредить! Спуска к этим пещерам нет. Только по веревке.

Вася мысленно застонал: «Всю жизнь мечтал поработать верхолазом!»

— Тактику штурма придумывайте сами. Справитесь, представлю к наградам! — подсластил пилюлю Циклауров.

— Гранатами сможем разжиться? — деловито уточнил унтер-офицер Девяткин.

— Уже придумал? Молодец! Я в тебе не сомневался. Еще с дела 17-го августа взял тебя на заметку. Ты тогда здорово придумал наш фланг прикрыть. А гранаты… Возьмете в роте гренадеров. Если еще остались… — печально добавил командир. В отряде давно чувствовалась нехватка во всем: начиная с боеприпасов и заканчивая продуктами. — Еще просьбы есть?

— Да! Да! Ваше благородие! Не откажите в милости! Дозвольте мне в роте детишек лезгинских оставить! Я их из боя вытащил. Вроде прижились. Такие парнишки… Все в них души не чают.

Вася не кривил душой и не преувеличивал. Взвод — да что взвод, вся рота — в первые минуты, когда увидела детей, вернувшись после яростного боя, испытала, практически, шок. Смесь недоумения и растерянности. Что было понятно. В бесконечной череде страшных дней, когда каждую секунду любой из них мог погибнуть и убивал без колебаний, человек совсем забывает о том, что есть другая жизнь. Без выстрелов, без крови, без смертей. Человек попадает в такой круговорот постоянной опасности, что мозг отключает все остальные функции, оставляя лишь одну: борьба за жизнь. Человек озлобляется на весь белый свет, кляня свою судьбу, загнавшую его в это место в такое время, своих начальников, которые, не задумываясь, посылали их на верную смерть каждый день, своих врагов, эту самую смерть им приносивших. Человек забывает все запахи, потому что только запах крови, пороха, фекалий и разлагавшихся трупов все время преследует его. Человек, по сути, просто перестает им быть, растеряв все человеческое и превращаясь в жестокого убийцу. Который не ведает жалости, не знает слез, забывает о душе, будто и нет её вовсе.

Так вот, эти два пацаненка, как объявились в расположении, все разом и восстановили в людях. Забилось сердце у людей, оживляя жалость. Сухие все это время глаза наполнились влагой, и покатились крупные слезинки по щекам, смывая кровь и порох. Проснулась душа.

Война — самое страшное из человеческих «изобретений». Нет в ней правил. Поэтому и страшна. И, все-таки, может, понимая, что полное подчинение этому закону войны быстрее истребит все человечество, чем пули, люди в ужасной игре без правил пытались ввести хоть какие-то запреты и их придерживаться. И важнейшее из них — нельзя воевать с детьми, женщинами и стариками. Не будь этого негласного договора, увы, тысячи и тысячи раз нарушаемого, но все же соблюдаемого, человечество точно бы исчезло. А так всегда оставалась надежда. Выживут женщины — будут рожать. Выживут дети, вырастут — будут рожать.