Рейд за бессмертием
Шрифт:
С нами воевали все, даже женщины и дети. И тут мне стало не до сантиментов. Когда на тебя бросается мальчишка с кинжалом погибшего отца, хочешь не хочешь, а выстрелишь. Отбиваясь от шашки разъяренного горца, к стене сакли прижался ширванец. Я подскочил сзади и ударил лезгина в затылок рукояткой револьвера.
— Вяжи его! — приказал солдату.
В то же мгновение из окна сакли высунулась ружейное дуло. Раздался выстрел, опаливший мне лицо, как горячим паром. Я глотнул порохового дыма. Не обращая внимания на боль от прилипших к лицу горящих остатков пыжа, сунул револьвер в окно и разрядил его в голову перезаряжавшего винтовку мюрида. Его белая чалма сразу покраснела.
Я обернулся. Солдат,
— Берегись! — раздался крик сзади.
Стоило мне поднять глаза, как я оцепенел от страха. Надо мной навис очередной горец с занесенным над головой здоровенным кривым кинжалом. Мелькнул штык. Наваливаясь на ружье, какой-то кабардинец оттолкнул от меня насаженного на острое жало лезгина. Тот скалил зубы в немом крике, в котором смешались безысходность и гнев. Рухнул, так и не доведя до конца убийство моей персоны. Извини, приятель, мне моя жизнь еще дорога!
— Таким бебутом можно запросто черепушку расколоть!
— Спасибо, братец, выручил!
— Коль мы своих офицеров не защитим, кто нас пожалеет?!
— Давай пленного отведем, куда надо.
— У подъема с моста уже толпа стоит!
Мы совместными усилиями связали руки очнувшемуся мюриду. Он мотал головой, пытаясь понять, что происходит. Со стоической твердостью принял свой плен. Пошел туда, куда мы его подтолкнули.
Но не все защитники Ахульго были готовы смириться с неизбежным. Даже раненные, они продолжали сопротивляться. Когда мы приблизились к площадке, где солдаты уже сбили порядочную толпу — в основном, из сотен женщин, детей и стариков, — я увидел, как какой-то лежавший на земле окровавленный лезгин протянул Тарасевичу свой кинжал. Майор наклонился, чтобы его забрать, и рухнул рядом. Кинжал торчал из его живота.
Апшеронцы заревели. Предательски убит любимый командир! Тут же добили горца и развернулись, чтобы прикончить пленных.
— Нельзя! Стоять! — закричал я, бросаясь наперерез.
Мне на помощь пришли другие офицеры. Размахивая в воздухе шашками перед озверевшей толпой, кое-как остановили солдат. Те развернулись и бросились вглубь аула, чтобы найти на ком выместить свой гнев. Злоба толкала их на зверства точно также, как недавнее воодушевление — на яростную атаку.
Старый Ахульго умирал долго и мучительно. Женщины бросались с круч, чтобы избежать поругания. Туда же кидали своих детей, чтобы не достались врагу. В дыму пожарищ метались тени продолжавших сражаться. Бой постепенно перемещался к подземным убежищам. Трещали выстрелы, рвались гранаты, рушились сакли, хороня своих защитников. Торжество русского оружия свершилось под стоны, рыдания и крики побежденных. Жаркое солнце ярко светило на залитые кровью и заваленные трупами утесы над Андийским Койсу. Быстрое течение не успевало уносить падавшие сверху тела.
[1] Такие скрытые капониры — абсолютно европейская система фортификации. Вероятно, в создании обороны Ахульго принимали участие поляки из дезертиров.
[2] Кафир — неверующий, мунафик — лицемер, вероотступник, только притворяющийся правоверным.
[3] Конь достался Граббе, который на нем потом ездил.
Глава 4
Вася. Ахульго, 23–24 августа 1839 года.
Два дня в душной, темной, набитой воинами, женщинами и детьми пещере с минимальным запасом воды и еды — тяжелое испытание. Еще более тяжкое — все время слушать, как наверху убивают людей, которые тебе поверили. Как падают их тела мимо слабо освещенного
Сейчас он думал лишь об одном: как вырваться из западни. Имам обладал потрясающим качеством: он мог полностью отрешиться от всех внешних обстоятельств и сконцентрироваться на решении главной задачи. Той, которую он для себя таковой определил. Если не можешь спасти тысячи, спаси хотя бы тех, кто рядом. Три десятка. Всего тридцать человек, включая двух жен, сестру и двух оставшихся сыновей — шестилетнего Гази-Мухаммада от Фатимы, второй жены, и младенца Саида от Джавгарат из Гимры. Фатима злилась на мужа и отворачивала лицо: ей не позволили достойно попрощаться с первенцем, Джамалэддином. Джавгарат кормила сына жаренным зерном и все время просила воды. Женщины! Они не понимали, что сотни детей Шамиля гибли каждую минуту наверху, а он, отец народа, не мог прийти им на помощь. И все время думал, как спасти оставшуюся горстку и — главное — дело всей его жизни.
Он оглядел тех, кто теснился в этом холодном каменном Ковчеге. Юнус, не справившийся со своей яростью и вернувшийся в Ахульго, вопреки просьбе имама быть рядом с сыном. Ахверды-Магома, ускользнувший в последнюю секунду, когда пали последние защитники аула. Хитроумный Тагир, подстроивший эвакуацию так, что имам не догадался о «заговоре». Султан-бек из Салима, юный ашильтинец Ахмед и его старший товарищ Магомед, мюрид Якуб… Все с надеждой смотрели на вождя. Ждали, пока он справится со своими демонами.
— Мы проиграли… — печально сказал Шамиль Ахверды-Магоме, глядя в стену пещеры, на которой проступали капельки влаги. Из-за жажды и духоты кое-кто слизывал эту призрачную влагу.
— Нет! Нас победили, но мы не проиграли! — горячо откликнулся армянин.
— Почему ты так говоришь?
— Все просто. Подумай, кто на Кавказе удерживал свой аул почти три месяца?!
— И ты думаешь…
— Я уверен: нас встретят как победителей! Даже Ташев-хаджи!
— Все теперь будут бояться урусов.
— Будут, — согласился Ахверды-Магома. — Но быстро забудут.
— А потом… — мечтательно промолвил имам. — Потом мы снова поднимем горы! И извлечем уроки из битвы у стен Ахульго. Больше не станем укрываться в крепости. Уподобимся диким осам. И будем жалить, жалить… Нам нужны пушки!
— Вот таким ты мне больше нравишься! Куда мы двинемся?
— Только в Чечню! Народ там боевой и знает, за какое место следует держать ружье. Привыкли к разбою, с кинжала живут. Урусам их не запугать! Выступаем ночью!
Все понимали, что побег будет сложным. Что придется прорываться через русские посты, которым наверняка уже дана команда искать Шамиля. Для сераскира урусов вкус победы над Ахульго без захвата или смерти имама будет отдавать горечью и пеплом. Следовало поторопиться, а не дожидаться, пока отдохнувшие войска обложат плотным кольцо оба утеса.
Скальный выступ скрывал вход в пещеру, но спуститься вниз невозможно из-за отрицательного уклона. Зато на противоположной скале, той, на которой стоял Старый Ахульго, была удобная тропа к Ашильтинке. Речушка совсем обмелела и превратилась в ручей — из-за жары и множества трупов, запрудивших русло. Вонь от них была настолько сильной, что русские меняли караулы каждые два часа. Этим имело смысл воспользоваться. Как только стемнело, мужчины выдвинули заранее припасенное бревно, которое послужит призрачным неустойчивым мостиком на 20-метровой высоте.