Ричард Львиное Сердце

Измайлова Ирина Александровна

— Очнулся я ночью. Очнулся от того, что кто-то лижет мне лицо. Это был шакал — он слизывал кровь и, скорее всего, уже подумывал вцепиться в меня. Но я живо разъяснил ему разницу между покойником и живым человеком. Кругом пировали три-четыре сотни таких же тварей, но им хватало добычи. Я сумел перевязать свои раны обрывками одежды и потащился через равнину к горам. Там светились огни селения, однако кто же не знает, что попавшего в плен христианина мусульмане продадут в рабство? У меня было одно желание — уйти подальше от места бойни и либо умереть в одиночестве среди леса и скал, либо как-нибудь добраться до своих. Я верил, что кто-то да уцелел. Иду мимо селения, вдруг слышу отчаянный женский крик. И я, как последний осёл, не смог отвернуться и уйти. Оказывается, стая бездомных псов напала на девушку, что шла к колодцу. Собаки — не шакалы: людей не боятся. Меч был при мне, и я отдал этим псам все долги, что не успел отдать сарацинам.

А девушка не убежала. Она подошла ко мне и заговорила. Но я тогда по-арабски почти ничего не понимал. Понял только, что она меня благодарит. И упал без сознания: крови я

потерял уйму, а тут ещё — эти собаки. Девушку звали Зухра. Она как-то умудрилась притащить меня в свою хижинку и вдвоём с матерью стала приводить в чувство. Но у меня началась лихорадка. Словом, я провалялся у них около трёх месяцев. Пока выздоравливал, научился понимать их речь, и мои спасительницы рассказали мне, что множество германских воинов в том страшном сражении были ранены и уведены в плен, а потом проданы в рабство. В их селении таких невольников не оказалось: все здешние жители очень бедны. Зухра с матерью не выдали меня. Наоборот — дали одежду покойного отца девушки, и я в новом наряде вполне сходил за сарацина: лицо загорелое, глаза тёмные... От этих женщин я узнал, что около пяти тысяч наших во главе с беднягой-герцогом дотащились до лагеря крестоносцев под Птолемиадой. Это было уже не так далеко, и я решил туда добраться. Зухра очень не хотела меня отпускать, но у меня и в мыслях не было... Она, конечно, очень славная девочка.

— Но, надеюсь, девочкой не осталась? — с усмешкой спросил король.

Ответом тоже была усмешка:

— Ты всегда пытаешься казаться хуже, чем ты есть, дружище Анри! Думаю, и ты бы не стал губить шестнадцатилетнюю девчонку за то, что она спасла тебе жизнь. Ведь ничего серьёзного там быть не могло. А всё, чего мне не хватало, возместила её матушка. Что так смотришь? Ей было чуть за тридцать, и груди пышнее свежего хлеба. Зухра об этом так и не узнала. Я ушёл от них, едва ко мне немного вернулись силы. Шагал два дня, потом почувствовал, что возвращается лихорадка. А тут на дороге — караван. Сарацины везут в Дамаск всякие товары, и среди прочего — шестерых пленных германцев. Оказалось, парни были ранены в том самом сражении, и их, полумёртвых, держали несколько месяцев в каком-то селении, в зиндане [64] . Из расчёта: умрут — собакам, не умрут — на невольничий рынок. Трудно сказать, что хуже... Семь узников умерли. Эти шестеро выкарабкались. Ну, увидав их, я про лихорадку забыл. И едва кинулся с поднятым мечом на псов-сарацин, как пленники (даром что были в цепях!) тоже на них набросились. Девятерых мы прикончили, человек пять удрали. Кругом — мусульманские селения, полно их воинов. Куда нам деваться? Я сумел разбить цепи на освобождённых германцах. Они были не рыцари, простые ландскнехты [65] , однако в один голос заявили, что умрут в бою, но в плен больше не желают. И мы бы умерли скорее всего, как подобает христианам, однако Господь этого не захотел — решил, видно, что ещё пригодимся. Показался другой караван, вернее отряд, притом немаленький. И оказалось, что это возвращаются из плена четыре десятка германских рыцарей, которых жители города Тира выкупили у сарацин.

64

Зиндан — на Востоке — городская тюрьма, зачастую — просто яма, закрытая решёткой.

65

Ландскнехты — в Германии наёмные солдаты.

Тельрамунд на мгновение умолк, вспоминая пережитое. Но тут же продолжил:

— Почти все эти люди были ранены или заболели в неволе, поэтому не могли больше участвовать в Крестовом походе, да у них и не оставалось для этого ни оружия, ни доспехов. Их сопровождала охрана — совсем небольшая группа воинов, а во главе её был... как думаешь, кто? Французский рыцарь Луи Шато-Крайон! Епископ Вильгельм благословил его сопроводить германцев до христианских земель. Я и шестеро отбитых мною пленников попросили позволения присоединиться к отряду. Луи позволил, не раздумывая, хотя продовольствия у них было немного и вблизи не предвиделось места, где бы он мог эти запасы пополнить. Удивительный парень, скажу я тебе, друг мой Анри! Он видел, что мы, все семеро, еле живы от ран, голода, лихорадки, и приказал своим воинам на первый переход отдать нам лошадей. Потом ухитрился купить у сарацин мулов. А по дороге раздавал из своего кошелька золото, что дал ему в награду за подвиги и доблесть герцог Швабский. Осторожно расспрашивал наших рыцарей, ждёт ли их дома родня, да есть ли им, на что жить дальше. И одаривал деньгами. Да как! Со словами: «Не погубите душу бедного рыцаря, дозвольте заслужить Царство Небесное!» Ну как тут не возьмёшь? В благодарность за всё это я научил его тому искусству, которому так и не сумел обучить тебя: метанию ножа. Это не всем удаётся. А у него — просто Божий дар!

— Ещё бы! — воскликнул, невольно прервав рассказчика, король Иерусалимский. — Думаю, ты порадуешься, узнав, что с помощью этого искусства Луи и сумел спасти Ричарда Львиное Сердце. Он метнул кинжал в ассасина, когда тот уже готов был дунуть в короля своей ядовитой колючкой.

Фридрих глотнул вина и улыбнулся.

— Он говорил, что мои уроки ему пригодились, но не рассказал, каким образом. Или поскромничал, или просто не успел. Когда я оказался снова на христианской земле, передо мной опять встал вопрос — куда ехать. Ты же знаешь — я нигде не живу подолгу. И в Германии предпочитаю не появляться. Даже к армии Барбароссы присоединился уже в Венгрии. Кстати, старик меня вспомнил и страшно обрадовался... Бедняга! Но я не об этом. В конце концов мне пришло

в голову податься во Францию — там и по сей день живёт одна вдовушка, с которой я нет-нет да проводил свой редкий отдых. Смеёшься? Ну, не мог я ещё сражаться — видел бы ты, каким я вернулся... Только вот на вдовушку и хватало. Ну, пожил у неё немного, потом завербовался в войско герцога Анжуйского. Он как раз вернулся из Крестового похода, в котором ухитрился не разориться, а разбогатеть, и собирался, покуда все добрые христиане воюют за Гроб Господень, потеснить немного соседей. А я хотел только заработать на новые доспехи и коня, чтобы опять отправиться сюда, к Святой земле. В конце концов Германия оставила здесь десятки тысяч не самых худших своих рыцарей и воинов, да и цель, скажу тебе, посерьёзнее крысиной грызни французского герцога с соседним бароном!.. Не обижайся. Ты-то был здесь! На доспехи я заработал. Но в битве меня снова ранили. Под колено. В седле не мог держаться месяца два, думал уже, что останусь без ноги. Ничего, прошло. Дальше было ещё несколько приключений, о которых рассказывать не стану — у нас с тобой такие случались без числа. Одно слово — меч из ножен и вперёд... Ну, услышал, что здесь уже мир. Снова отправился странствовать. Аж до Гардарики [66] добрался. Представляешь? До чего там интересно! Об этом как-нибудь потом расскажу, не то вино у тебя крепкое, а дело ещё впереди. Вернулся во Францию. И тут же встречаю... Правильно — нашего общего друга графа Луи Шато-Крайона. Встречаю и узнаю, что ему нужна помощь. Впрочем, не то, чтобы ему самому, но он ведь жить не будет, если не сумеет помочь тем, кто ему дорог. А теперь скажи: ведь при твоём дворе (если только его можно так пышно называть) служит молочный брат Луи — рыцарь Эдгар Лионский?

66

Гардарика — средневековое европейское название Древней Руси. В переводе — «страна городов».

— Служит, — кивнул Анри. — Только не при дворе. Он — воин и во дворце сидеть не станет. У нас тут — драка не на жизнь, а на смерть, милый Фридрих. Сарацины наглеют с каждым днём, и на мир, заключённый Салах-ад-дином и королём Ричардом, им ровным счётом наплевать. Тем более что Саладин, говорят, при смерти...

— Так и есть, — кивнул Тельрамунд. — Я только что из Дамаска. Султан почти не встаёт с постели. Кстати, у меня к тебе письмо от него. Вон, в сумке. Но там просто сетования на превратности судьбы, да ещё уверения, что в наскоках его непокорных подданных на твои владения нет его вины. Тем более что Саладин владеет Святой землёй как бы пополам с христианами... Словом, хочешь читай, хочешь нет. Может, там и ещё что-то есть, я ведь говорю по-арабски неплохо, а читаю скверно. Не хмурься: Саладин сам давал мне заглянуть в своё послание.

— Да я не потому вовсе нахмурился, — отмахнулся король. — Думаю, что если султан отправится к своим курдским предкам, то нам здесь, пожалуй, станет ещё тяжелее. Саладин, спору нет, — хитрый мерзавец: ни своих, ни чужих ему не жаль, была бы выгода. Но всю жизнь играет в высокое благородство. Думаю, и перед самим собой тоже. Привык до того, что чуть ли не сам верит! А вот его братец Малик-Адил — тот просто зверюга и не желает быть чем-то иным. А власть-то наследует он. Другое дело что Малик — и полководец никудышный, не в пример Саладину. Да только, чтобы устраивать набеги на наши города и порты, великим полководцем быть не обязательно. А каким образом ты добрался до султана? К нему ведь не всех пускают. И главное — для чего он тебе сдался?

Тевтонский рыцарь поудобнее устроился в кресле и, взяв с блюда персик, осторожно надкусил, наслаждаясь нежным соком, струйкой потёкшим в рот. На его лице впервые появилось выражение блаженства.

— Когда кусаешь спелый персик, ощущение такое, будто целуешь женщину. Правда, только в первое мгновение. Для чего мне сдался Саладин? Да уж не для того, чтобы пойти в армию к сарацинам! Даже если я буду подыхать с голоду, я скорее наймусь к кому-нибудь чистить хлев и конюшню, чем стану заодно с этими... Нет, просто у меня было к нему письмо. Его прислал со мной император Генрих. Воспользовался тем, что я так и так сюда еду. Не знаю уж, что за дела у него с мусульманами: письма я не читал, а Саладин не дал мне ответа. По крайней мере, письмо это до поры помогало мне без особых приключений ехать по сарацинским владениям. Но за три дня пути до Птолемиады на меня напал отряд человек в двадцать. Мне даже показалось, что я узнал наших с тобою общих знакомцев.

— Ассасины? — весь подобравшись, король Анри так и впился взглядом в своего гостя.

— Думаю, они. Все их поганые замашки. Напали на рассвете — когда, по их расчётам, я и мой оруженосец должны были ещё спать. Перед тем дня два за нами ехали, не показываясь. Но я-то видел по реакции лошадей, что неподалёку всадники. И одежда — как обычно у них бывает: никакая, нипочём её не запомнишь. И рожи закрыты до самых глаз. (В пустыне все прикрывают лицо, но не так, чтобы даже щёк не рассмотреть...) Да и выучка отменная. Как ни быстро я соображаю, а едва не попался. Мы сумели занять оборону возле горного распадка, так, чтобы прикрыть себе спину. Однако пришлось туго. Оруженосец погиб. Мне немного задело руку и бедро. Да не бойся, уже затянулось. На мне ведь, что на собаке...

— А сарацины? — небрежно поинтересовался Анри. — Те, что нападали?

— А что сарацины? Четверо удрали, к сожалению. Остальных, уверен, давно уже доели шакалы. А на что ещё они годятся?

Тевтонец нахмурился, ещё раз куснул персик и запил глотком вина.

— Плохо, что похоронил я Юргена прямо там, у пригорка. Завалил камнями и на одном из них выцарапал крест. Шакалы не доберутся, а так... что это за могила! Но сюда всё равно не довёз бы. Кто-то очень не хотел, чтобы я до тебя доехал.