Римская карусель

Дельта Марк

Об этом напитке ходило множество различных слухов. Его пили по всей Греции. Сам по себе он не обладал никакими особыми качествами, если не считать того, что врачи рекомендовали его при запорах и пищевых отравлениях. Но, по слухам, тот кикеон, который использовался в мистериях, отличался от обычного, ибо в него якобы что-то добавляли. Гомер рассказывает, как Цирцея предложила Одиссею и его спутникам ячменный напиток с волшебным зельем. Не было ли такого зелья и в элевсинском кикеоне? Составляющие, из которых мисты варили этот напиток в своих домах, они получали в храме Деметры, и проверить их содержимое не могли.

...Таинства Элевсина были праздником Матери-Дочери.

Люди получили этот культ от Деметры тогда же, когда в ознаменование возвращения Персефоны из подземного царства богиня-мать вернула природу к жизни и открыла человечеству тайны земледелия. Уступив настояниям Зевса, пришедшего в ужас от вида мертвой, ничего не родящей земли, его брат Аид отпустил похищенную Персефону к матери. Но напоследок он угостил ее зернышком граната, и это подношение породило в бывшей пленнице такую сильную связь с ее мужем, что с тех пор и поныне она треть каждого года проводит в подземном царстве. На земле воцаряется зима, и природа снова замирает в оковах холода и смерти. Однако остальные две трети Кора-Персефона проводит на земле к радости всех ее обитателей...

Жрицы, мистериальные глашатаи и мистагоги объясняли посвящаемым, что земля с ее плодами, кормящими бесчисленных живых существ, и подземное царство мрака едины и не могут существовать друг без друга, и что именно это глубочайшее единство жизни и смерти мистам предстоит открыть. Не на словах, но в видении, то есть убедиться в нем непосредственно, всем своим существом. Конечное переживание мистерий, высшая тайна Элевсина, к которой шли сейчас тысячи людей, так и называлось:эпоптея, т.е. видение.

Шествие началось рано утром и продолжалось уже более половины дня. Кассии казалось, что никакой Римской республики, как бы она ни называлась, республикой или империей, здесь никогда не было. Везде царила Эллада, древняя, извечная, с ее представлением о неотделимости физической красоты от нравственной чистоты, с ее прекрасными, иногда великодушными, но в сущности чуждыми милосердия богами.

Бились и хлопали на ветру пурпурные одеяния иерофанта и иерофантиды - двух высших первосвященников элевсинского обряда, - хитоны глашатаев, мистагогов и жриц, белые платья мистов. Потрескивали факелы. Их древко было длиннее человеческого роста, и поэтому они использовались и как посохи. Многие посвященные были украшены миртовыми венками. Кувшины с кикеоном женщины несли закрепленными на головах, а мужчины держали в руках. Где-то слышался дальний гул моря. Его голубые просветы иногда показывались за изгибами скал и холмов. Служители несли корзины с дарами Деметры обратно из Афин в Телестерий, главное святилище Элевсина, куда и направлялась процессия.

Кассия удивлялась выносливости людей, которые ничего не ели несколько дней и находились на ногах уже много часов. Это были обычные люди, не имевшие ее вечно юного и невероятно выносливого тела, но сейчас, даже если они и устали, никто не роптал. Впереди их ждало необыкновенное открытие.

Марк Туллий Цицерон, пройдя когда-то элевсинское посвящение, сказал: "Мы не только получили там повод для того, чтобы радостно жить, но, кроме того, и повод для того, чтобы умереть с надеждой".

Уж не этим ли глубочайшим знанием тайны смерти объясняется полное достоинства спокойствие, с которым великий оратор высунул голову из-за занавеси паланкина и подставил шею под нож убийцы, посланного к нему его личным врагом, триумвиром Марком Антонием?

Испытываемый Кассией трепет предвкушения перед встречей с божественным началом, перебивался время от времени наплывами отравляющих

сомнений в том, что она вправе участвовать в этом действе. Кассии вдруг начинало казаться, что она не должна была следовать совету Диона Кассия Лонгина, убедившего ее, будто, убивая людей ради самозащиты, она по сути не совершала убийства. Следовало ли прислушиваться к философу, который дал своей царице губительный совет, за что поплатился жизнью?

С этими сомнениями Кассия справлялась, напоминая себе, что она благополучно прошла в феврале ритуалы Малых Мистерий Элевсина, служившие подготовкой к Великим Мистериям, и Церера-Деметра не дала тогда ни ей, ни жрецам никакого знака о нежелательности ее участия в обряде.

Но были и другие сомнения. Тот же Лонгин в тот памятный день на веранде его дома в Пальмире спросил гостью, не скрывая иронической усмешки: "Ты уверена, что все, кто проходит элевсинские мистерии, лично беседуют с Деметрой и могут задавать ей любые вопросы?". Действительно, почему Кассия решила, что при встрече с богиней-матерью она сможет спросить ее, кем является ее Тайное Божество? Эта убежденность возникла в душе неопытной девушки, для которой молодой ваятель изготовил терракотовую статуэтку без признаков пола, со складками хитона, скрывающего все лицо, кроме глаз. Как же могла вера так укорениться в ней, чтобы даже сейчас, двести тридцать лет спустя, Кассия по-прежнему не расставалась с нею?

Впрочем, назад пути не было. Даже если она не узнает, какое именно божество наделило ее удивительным даром и сделало неподвластным старению, Кассии непременно откроется что-то важное, о чем больше нигде, кроме Элевсина, узнать невозможно.

На большом мосту, перекинутом через широкую реку Кефис, путников ожидала кричаще разодетая гетера.

– Женщинам подавай, что погрязнее, - выкрикивала она, вызывая своими ужимками и непристойностями смех у мистов и рассеивая их торжественное настроение.
– Одних распаляет смрад вспотевшего от скачки вестового, других - вид жалкого раба или покрытого дорожной пылью погонщика мулов. Эта любит гладиатора, та - актера, выставляющего себя на посмешище.

Последние слова заставили Кассии вздрогнуть, хотя при своей начитанности она не могла не определить, что гетера просто произносит выученный наизусть скверный перевод на греческий отрывка из петрониевского "Сатирикона".

...Когда Деметра в своих поисках дочери по всей земле пришла в Элевсин, ее, не узнав в ней богиню, отвели, следуя обычным законам гостеприимства, на женскую половину дворца местного царя, Келея. Царица с ребенком на руках, увидев, как озарилась комната, вскочила на ноги. Еще не зная причин этого сияния, она, охваченная благоговением, предложила страннице с закрытым вуалью лицом свое кресло. Но та отказалась и села на простую низкую скамью. Долго сидела она неподвижно, в трауре, безутешная, думая об утраченной дочери. И лишь веселой и приветливой служанке Ямбе удалось развеселить гостью своими непристойными шутками, смягчив ненадолго ее горе...

Поведение гетеры, потешавшей мистов, вовсе не было кощунственным. Она выполняла важную часть обряда, называемую "шутками на мосту" и проводимую в память о служанке Ямбе, сумевшей вызвать смех у скорбящей матери. Мисты, знавшие об этом, охотно отвечали гетере остротами такого же содержания. Все развеселились, и женщины не уступали мужчинам в скабрезностях.

Молодой римский щеголь из Путеол, присматривавшийся к Кассии с самого утра, воспользовался общим настроением, подошел к ней и тихо прошептал на латыни с самоуверенной улыбкой, жеманно покручивая пальцем прядь своих завитых волос: