Римские рассказы
Шрифт:
— Поскольку у меня есть приятель в агентстве, а он родственник родственника директора в Турине, я смогу получить машину через четыре месяца… Иначе мне пришлось бы дожидаться неизвестно сколько… Их выпускают вдвое меньше, чем требуется… Но моя машина будет совсем особенная.
— А что, — спросил кто-то из стоявших у стойки, потягивая аперитив,разве у нее будет пять колес?
У Пеппино была еще одна черта: он не понимал шуток.
— Конечно, у нее будет пять колес… четыре и одно запасное… Но она особенная потому, что у нее будет новая форма кузова… его уже много лет конструировали
И тут он пустился в бесконечные объяснения, держа своего собеседника за лацкан пиджака, словно опасаясь, как бы тот не удрал. Один из присутствующих, не утерпев, сказал спокойно, чуть ли не с сочувствием:
— Пеппино, да нам-то какое дело до всего этого?
Растерявшись, тот пробормотал:
— Я думал, что вам интересно…
Потом, обернувшись и увидев, что я стою в стороне один, подошел ко мне со словами:
— Чезаре, как только я получу машину, увидишь, мы часто будем на ней кататься… Скажи правду, Чезаре, ты ведь ждешь не дождешься того часа, когда у меня будет машина, чтобы вволю покататься?
— Поживем — увидим, — сухо ответил я.
А он, повернувшись к приятелям, продолжал:
— Я пообещал Чезаре, что как только раздобуду машину, покатаю его… Уж я такой, не люблю один получать удовольствие… Только ты, Чезаре, не должен злоупотреблять этим… Я тебя охотно покатаю, но не воображай, что я стану твоим шофером… Что вы все на это скажете? Прав я? Друг — одно дело, а шофер — совсем другое… Прав я?
— Ты прав, как никогда, — отвечал один из приятелей, прикинувшись дурачком. — Чего доброго, Чезаре уже вообразил, что станет тебя эксплуатировать… Поэтому лучше заранее договориться.
— Уговор дороже денег… В конце концов, машина ведь моя. Я хочу доставить тебе удовольствие, но вовсе не хочу, чтобы это вошло у тебя в привычку… Прогулки и все такое.
Наконец, разозлившись, я заявил:
— Да по правде сказать, Пеппино, мне на твою машину ровным счетом наплевать, — но тут же раскаялся в своих словах, потому что на лице Пеппино отразились обида и растерянность. Хлопнув меня по плечу, он сказал:
— Да полно, не сердись, дружище, я ведь это сказал так, шутки ради… Вот увидишь, машина будет служить больше тебе, чем мне.
И при этом он смотрел на меня с таким озабоченным, почти испуганным видом, что я даже пожалел его и сказал, что мы договорились и, как только машина прибудет, мы совершим вместе славную прогулку по окрестностям Рима.
Не думал я тогда, что он поймает меня на слове; но, как известно, у пней хорошая память. Ровно через четыре месяца он позвонил мне утром по телефону:
— Она уже здесь!
— Кто?
— Очень уж хороша… Сейчас заеду за тобой, и мы вместе отправимся завтракать в Браччано.
— Да кто? Неужели та самая девушка?..
— Да какая там девушка… Машина… Значит, через минутку я буду у тебя… Будь наготове.
И в самом деле, вскоре Пеппино был тут как тут, но на самой обычной малолитражке, каких в Риме тысячи. Он вылез, наклонился, осмотрел машину и наконец с ликующим видом подошел ко мне.
— Ну как твое мнение?
— Скажу, — ответил я сухо, — что машина
— Да ты только взгляни сюда, — он схватил меня за руку, потащил к машине и пустился в объяснения. Послушал я его минут десять и перебил:
— Кстати, Пеппино… сегодня я никак не смогу поехать в Браччано… у меня дела.
Лицо его выразило искреннее огорчение:
— Но ведь ты мне обещал… Нехорошо подводить.
Словом, прилип, как смола, и я сдался — скорее от изнеможения. Но он сразу же разозлил меня, предупредив перед самым выездом:
— Да ты поосторожней… Не упирайся всеми своими лапищами в пол, неужели ты не видишь, что расшатываешь мне сиденье?
Я сдержался и ничего не ответил. Итак, мы отправились. Мы выехали из Рима и взяли направление на Кассию. Поскольку машина была еще на ограничителе, Пеппино вел ее медленно, примерно со скоростью тридцать километров в час, и так бережно придерживал двумя руками руль, словно это была талия невесты. Солнце жгло немилосердно, и казалось, что камни на дороге раскалываются от жары. Пеппино, как я уже сказал, державшийся за руль со всей осторожностью, принялся, конечно, говорить со мной о машине: для того он меня и повез.
Тем, кто не знаком с Пеппино, надо знать, что говорит он монотонным, немного гнусавым голосом, ни громким, ни тихим, наводящим на мысль о медленно стекающем цементном растворе, тягучем и жидким, который, застыв, становится твердым, как железо. Мало-помалу этот голос наполняет ваш мозг такой скукой, что голова делается тяжелая, как жернов, и человека начинает неудержимо клонить ко сну. Так произошло и со мной. Пока он говорил, рассказывая мне что-то своим гнусавым голосом о коробке скоростей, у меня отяжелела голова и в конце концов я заснул. Проснулся я от рева автомобильных гудков и криков. Машина стояла перед шлагбаумом, и из окошек выстроившихся за нами грузовиков и легковых машин высовывались сердитые физиономии шоферов. Пеппино, как всегда нудно, объяснял:.
— Я ехал по правой стороне, просто улица узкая.
— Нет, синьор, ты ехал не по правой стороне, а посреди улицы и полз, как улитка.
— Сонная муха! — кричал ему какой-то шофер грузовика. — И кто только подпустил такого к рулю?
Весь потный, я с трудом вылез из автомобиля и тогда только увидел, что позади нас вырос целый хвост легковых и грузовых машин. Пока я спал, Пеппино с досады не давал проехать всем этим несчастным, вынуждая их тащиться под палящим солнцем со скоростью тридцать километров в час. По счастью, прошел поезд и шлагбаум поднялся.
Я сказал Пеппино, забираясь в машину:
— Теперь шутки в сторону, пропусти их, а не то нам плохо придется.
Видели ли вы когда-нибудь, как выбегают из школы ребята, когда у них кончились уроки? Вот так же, словно с цепи сорвавшиеся, рванулись по улице, едва лишь мы отъехали в сторону, все эти автомобили и грузовики, обдавая нас облаком пыли и дыма.
Ну так вот, только к трем часам прибыли мы в Ангуиллара и тут же пошли в тратторию, что возле самого озера. Жара стояла невыносимая, и озеро между высохшими, желтыми, как солома, берегами казалось почти белым от поднимавшихся испарений.