Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Майский поблагодарил Литвинова за недавнюю сумку с дипломатической почтой, куда входила корреспонденция из Москвы и от различных послов (это был символ мира), но тут он был прав. В британском МИД чиновники уважали тех дипломатов, кто был хорошо информирован и поддерживал близкие отношения с высокопоставленными лицами у себя дома. А всех остальных считали ненадежными и не особо полезными собеседниками.
В начале августа Майский был в отпуске, а Литвинов находился в Женеве, пытаясь решить Абиссинскую проблему. Оставалось мало времени, чтобы хранить молчание. 3 августа он написал Сталину: «Для Абиссинского вопроса удалось пока найти не решение, а “формулу”, позволяющую отложить его до следующей сессии Совета, намеченной на 4 сентября». Он продолжил: «Как среди англичан, так и среди французов есть такие, которые, возлагая надежды на возрастающие финансовые и экономические трудности Италии, рассчитывают, что чем дольше будет откладываться решение вопроса в Женеве, тем меньше охоты будет у Муссолини воевать. Лаваль и другие, наоборот, убеждены в неизбежности войны. Как бы то ни было, в начале сентября Женеве придется заняться италоабиссинским вопросом во всем его объеме, и члены Совета вынуждены будут занять определенные позиции. Речь будет идти о возможном применении к Италии как к агрессору предусмотренных Уставом Лиги мер, может быть, вплоть до экономических санкций. Англия, Турция и большинство малых наций будут сторонниками санкций. Я не думаю, чтобы Франция, выступающая пока в роли адвоката Италии, решилась своим голосованием
Литвинов надеялся пристыдить британцев, напомнив им об отказе от ответственности во время японского вторжения в Маньчжурию, и получить от них подтверждение того, что они будут строго придерживаться Устава в случае дальнейших агрессивных действий Италии. Проблема была в том, что никто не мог пристыдить «англичан», когда речь заходила о практических вопросах. Как узнал Литвинов из доклада Майского, даже Черчилль был готов выиграть время для борьбы с Японией за счет Китая. Нарком рассчитывал на трехстороннюю декларацию Англии, Франции и СССР, в которой говорилось бы о жестких действиях Лиги для борьбы с дальнейшей агрессией. Литвинов понимал, что Франция вряд ли на это пойдет, а вот Великобритания может, если напряжется, и тогда декларацию также подпишут Турция, Малая Антанта и другие страны. «Конечно, мы не можем делать такое выступление непременным условием нашего голосования против Италии, — пришел к выводу Литвинов, — но можем попытаться получить вышеуказанную компенсацию. Я предполагаю в этом духе здесь действовать, если с Вашей стороны не последует возражений» [1014] .
1014
М. М. Литвинов (Женева) — И. В. Сталину. 3 августа 1935 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 15. П. 113. Д. 123. Л. 59–60.
Ответ Сталина на просьбу Литвинова одобрить его действия не сохранился. В августе Италия завершила мобилизацию, что привело к обострению кризиса, а Великобритания сосредоточила военно-морские и военно-воздушные силы в Средиземном море и в Египте. Но даже для Литвинова абиссинские интересы не стояли на первом месте.
Обострение кризиса
Когда в начале сентября состоялось заседание Лиги Наций, кризис вошел в острую фазу. Сталин в это время отдыхал в Сочи и пошутил по поводу сложившейся ситуации. НКИД сомневался в приемлемости экспорта в Италию в свете санкций Лиги. Сталин по этому поводу написал: «Я думаю, что сомнения Наркоминдел проистекают из непонимания международной обстановки. Конфликт идет не столько между Италией и Абиссинией, сколько между Италией и Францией, с одной стороны, и Англией, с другой. Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две Антанты — Антанта Италии и Франции, с одной стороны, и Антанта Англии и Германии, с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем, и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе невыгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой» [1015] .
1015
И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу и В. М. Молотову. 2 сентября 1935 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 98. Л. 1–2 (р/в), опубл.: Вторая мировая война в архивных документах. 1935 г. URL:(дата обращения: 06.12.2023).
От Сталина и его двух соратников — Молотова и Кагановича — всегда можно было ожидать циничных замечаний. Когда вождь писал об англо-немецком союзе, он, очевидно, ссылался на англо-германское морское соглашение. Это соглашение было подписано всего лишь через два с половиной месяца после визита Идена в Москву, что разожгло вечно тлеющий цинизм Сталина. Для него Альбион всегда оставался коварным. Он не был совсем уж не прав в этом, но Литвинов хотел восстановить Антанту, существовавшую в Первую мировую войну, а не веселиться из-за ее распада.
В начале сентября Литвинов проиграл выборы на должность вице-председателя Лиги. Ему не хватило всего одного голоса. Французам пришлось нажать на свои рычаги, чтобы получить дополнительное место для СССР. Литвинов не очень хорошо воспринял неудачу. Он отправил в Москву телеграмму и попросил разрешить ему выйти из Ассамблеи. Молотов, Каганович и Ворошилов рекомендовали принять дополнительное место вице-председателя. Сталин не согласился: «Я думаю, что правильнее будет принять предложение Литвинова и демонстративно покинуть Ассамблею, а Литвинову выехать немедля в Москву для доклада правительству. Пусть Ассамблея сама расхлебывает абиссинскую кашу» [1016] .
1016
Л. М. Каганович, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов — И. В. Сталину. 11 сентября 1935 г.; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 11 сентября 1935 г. // Сталин и Каганович. Переписка. C 561–563.
Затем в Сочи пришла еще одна телеграмма, в которой говорилось о том, что раздор в Женеве улажен и советскому представителю предоставили место вице-председателя. Литвинов рекомендовал считать дело закрытым и не выходить из Ассамблеи. Сталин в ответ прислал длинный комментарий:
«Литвинов, видимо, сам испугался результатов своего предложения и поторопился потушить инцидент. Как видно, он не додумал своего предложения и не понял, что его предложение ведет к отъезду нашей делегации и угрозе выйти из Лиги Наций, если лиганцовские жулики-режиссеры не будут относиться к СССР с должным уважением и почтением. Он не понимает, что если мы вошли в Лигу, то это еще не значит, что мы должны быть послушными ее членами. Он не понимает, что, если мы не будем время от времени встряхивать лиганцовский навоз, мы не сумеем использовать Лигу в интересах СССР. Все поведение Литвинова продиктовано, по-моему, не столько интересами политики СССР, сколько его личным уязвленным самолюбием. Это печально, но это факт».
Сталин критиковал Литвинова за то, что тот не заметил лицемерия Франции и Великобритании, у которых тоже были колониальные интересы в Абиссинии, независимость которой была призрачной. Конечно, нарком именно по этому поводу обрушил свой гнев на Майского. Но он все еще рассчитывал на союз против Германии и поэтому не мог оскорблять своих будущих союзников. Литвинова выводило из себя положение, в котором он оказался, но ему пришлось проглотить свои принципы и обиды. Сталин уже не впервые ударил его по больному месту. Конечно, легко было говорить, находясь в отпуске в Сочи. Сталину не приходилось улаживать проблемы в Женеве. «Иначе говоря, — отметил Сталин, — он [Литвинов] не отметил разницу между нашей позицией и позицией Англии и Франции. Это, конечно, плохо. Литвинов хочет плавать по фарватеру Англии, тогда как мы имеем собственный фарватер, превосходящий по своему качеству всякий другой фарватер, по которому и обязан он плавать. Между прочим: хорошо было бы в нашей печати развить эту нашу точку зрения, смазанную Литвиновым в Женеве». По поводу изначального предложения Литвинова Сталин пошел на уступку и сказал, что, к сожалению, необходимо считать инцидент исчерпанным. В конце вождь пошутил, что «Литвинова теперь метлой не выгонишь из президиума Ассамблеи» [1017] .
1017
И.
Сталин спокойно мог противоречить сам себе. Он все еще находился в Сочи, когда Каганович и Молотов прислали ему текст декларации Коминтерна, осуждающей фашизм в Германии и Италии и поддерживающей сотрудничество с Социалистическим интернационалом в Брюсселе и Лигой Наций в Женеве. Они заявили: «мы сомневаемся в целесообразности» черновика, но спросили, что думает Сталин. «Не возражаю», — ответил он [1018] . Таким образом, Литвинов не так уж и плохо справился с Абиссинским кризисом. Безусловно, НКИД и Коминтерн должны были как-то координировать политику коллективной безопасности и деятельность Народного фронта. На самом деле, как писал Литвинов в телеграммах из Женевы, попытки урегулировать кризис запутывались в паутине противоречащих друг другу интересов. Каганович и Молотов спросили Сталина, есть ли у него инструкции для Литвинова. «Никаких указаний не имею», — ответил Сталин [1019] . Это означало: пусть Литвинов разбирается сам.
1018
Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 23 сентября 1935 г., И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 24 сентября 1935 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 90. Л. 59–60, опубл.: Вторая мировая война в архивных документах. 1935 г. URL:(дата обращения: 06.12.2023).
1019
Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 26 сентября 1935 г., также ответ И. В. Сталина. 26 сентября 1935 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 90. Л. 81–83, опубл.: Вторая мировая война в архивных документах. 1935 г. URL:ru/item/1296905 (дата обращения: 06.12.2023).
Война в Абиссинии
3 октября 1935 года итальянская армия вторглась в Абиссинию. Через четыре дня Лига Наций объявила Италию агрессором и ввела экономические санкции. Однако запрет на импорт важных товаров, таких как масло и сталь, который мог бы навредить итальянской экономике и ее возможности вести войну, введен не был. В тот же день, когда итальянские войска пересекли границу Абиссинии, Литвинов отправил длинную аналитическую записку Сталину. Итальянцы начали действовать, приняв во внимание позиции Франции и Великобритании. По мнению наркома, у Италии улучшились отношения с Францией, что включило зеленый свет для итальянского правительства. Муссолини проинформировал Лаваля в январе 1935 года о планах Италии и добился от него не только согласия, но и заверения в том, что Франция этим планам мешать не будет». Было не так понятно, отметил Литвинов, проинформировали ли итальянцы о своих планах британское правительство. «Возможно, что, как утверждает Муссолини, Англия была давно уже в курсе подготовки Италии к захвату Эфиопии, но она, действуя по обыкновению осторожно, и, не уверенная в поддержке общественного мнения, не решалась на сколько-нибудь обязывающее предостережение по адресу Муссолини. Это обстоятельство ввело в заблуждение Муссолини, решившего, что серьезного противодействия со стороны Англии он не встретит». Литвинов слышал, что некоторые итальянские послы, в том числе Аттолико, выступили против вторжения. Также утверждалось, что существует оппозиция внутри фашистской партии и населения в целом, в особенности в тех семьях, в которых сыновей призвали в армию. «При таких обстоятельствах, война с Эфиопией стала как бы личным делом Муссолини, и это в особенности затрудняет ему отступление, за которое он лично и безраздельно должен нести ответственность. Он как будто бы признавал в беседе с французским послом, что он ставит на карту фашистский режим и даже свою голову, прибавив, однако, что пути отступления для него также отрезаны». Муссолини рассчитывал, что Лаваль сможет удержать Лигу Наций от жестких мер и предотвратит вооруженный конфликт с Англией, чего очень боялся как сам дуче, так и итальянская общественность. По мнению Литвинова, Муссолини полагал, что сможет избежать санкций, если быстро одержит победу или прибегнет к помощи Германии и Японии. Он также был открыт для переговоров за пределами Лиги — отдельно с Англией или при посредничестве Франции. Нарком полагал, что эти идеи были не более чем мечтой, с учетом британской позиции. «Англия не столько заинтересована в превращении Эфиопии в ее собственную колонию, сколько в недопущении овладения этой страной Италии. Она не может допустить господства в Эфиопии сильного европейского государства, которое угрожало бы английским владениям в Африке и ее коммуникации с Индией». Британское правительство использовало Лигу Наций как прикрытие для реализации своих колониальных, империалистических интересов в Северо-Восточной Африке. Общественность была готова поддержать правительство под флагом Лиги. Это было важно с учетом надвигающихся парламентских выборов.
Британское правительство мечтало дать Муссолини «сдачу» и навредить его престижу. С другой стороны, отдельные представители Консервативной и Лейбористской партий поддерживали значительные уступки Италии и выступали против санкций. Именно поэтому британское правительство придерживалось более мягкого курса в отношении кризиса.
Что касается Франции, Лаваль защищал интересы итальянцев более эффективно, чем они сами. «Поскольку это от него зависело [от Лаваля. — М. К.], — писал Литвинов, — он уступил бы Италии по всей линии. Не останавливается он и перед явным нанесением урона престижу Лиги». Однако это была политика, которой придерживался лично Лаваль, а не французский Совет министров, в котором существовала серьезная оппозиция во главе с Эррио. Чтобы понять Лаваля, нужно вспомнить, насколько он был раздражен тем, что британцы подписали морское соглашение с Германией, а также его отношение к франко-советскому сближению, которое он считал в большей степени «грехом», чем преимуществом. Альбион навсегда останется коварным, а от большевиков всегда будет исходить угроза. Таким образом, Лаваль мог добиться успеха во внешней политике только с помощью Италии, а это не оставляло большого простора для действий. Если ничего не выйдет, то придется согласиться на еще большую зависимость от Великобритании. Лаваль питал отвращение к подобной перспективе во многом еще и потому, что не хотел больше сближаться с СССР. «Еще до открытия Ассамблеи, — писал Литвинов, — Лаваль признавался мне, что не верит в возможность предотвращения войны в Эфиопии». Затем он продолжил: «Таким образом, ему пришлось тогда уже отказаться от посредничества между Англией и Италией. Он лишь стремился к тому, чтобы Совет Лиги не занимал слишком резкую позицию против Италии, не вынуждал ее к уходу из Лиги и оставил возможность посредничества Франции после первых военных побед Италии. По мнению Лаваля, им мне высказанному, Муссолини якобы заботится об искуплении военного поражения Италии в последнюю войну с Абиссинией [в XIX веке. — М. К.], и поэтому после нескольких удачных боев Муссолини окажется более сговорчивым (предположение явно нелепое). За всем тем, Лаваль не мог не сознавать, что долго продержаться на своей позиции в Совете ему не удастся, что Франция не может предпочесть итальянскую дружбу английской, но он решил в крайнем случае оказать Англии некоторое сопротивление в Совете, чтобы выжать у нее некоторую компенсацию в виде обещания в случаях агрессии, в частности в Дунайском бассейне. Политика Лаваля в Женеве может иметь своим результатом умаление престижа Лиги и поощрение агрессивности Муссолини. Не подлежит, однако, сомнению, что независимо от какой-либо компенсации от Англии, Франция пойдет за ней до конца».