Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.

Джабара Карлей Майкл

С точки зрения французов, ничего страшного не произошло, но все выглядело куда серьезнее для советской стороны. Через неделю об этой истории рассказала московская пресса. В редакционной статье «Правды» говорилось, что Беседовский — мошенник, укравший казенные деньги. Как сообщил исполняющий обязанности комиссара Литвинов послу Эрбетту, Григорий Зиновьевич был недоволен текущим положением дел. Он не хотел работать и украл 5000 долларов, которые принадлежали посольству [23] . Советский полпред в Париже В. С. Довгалевский во время побега Беседовского находился в Лондоне и проводил переговоры с британцами. В итоге он все же обсудил эту историю с Филиппом Бертло, секретарем Министерства иностранных дел Франции в ранге посла. «Он полупомешанный и интриган», — сказал полпред. Довгалевский ранее работал инженером-электриком и получил образование во Франции. Он проанализировал, что произошло, согласился, что полицейские вели себя как положено, и посчитал дело закрытым [24] . Но, конечно, оно не было закрыто, так как глава резидентуры Британской

секретной разведывательной службы (М1-6) в Париже побеседовал с Беседовским через два дня после его ухода из посольства. «Крайне болтлив и несдержан», — пришел к выводу он, чем был очень доволен и позабавлен. Впоследствии Беседовский зарабатывал на жизнь журналистикой и написанием книг. Это он опубликовал поддельный дневник Литвинова, озаглавленный как «Заметки для дневника». Однако эта плохая подделка не смогла ввести в заблуждение историков. НКИД ничего не потерял, избавившись от Беседовского: он был слишком мелкой рыбешкой и не заслуживал внимания ОГПУ — советской секретной полиции. Беседовский пережил Вторую мировую войну, и вероятно, что он даже работал на ОГПУ в послевоенный период [25] .

23

Herbette. No. 609. 10 Oct. 1929 & enclosure. MAE Russie/1116. P. 312–313; Herbette. No. 646bis, confidential. 20 Oct. 1929. Ibid. P. 324–327.

24

Aristide Briand to Herbette. No. 704. 23 Oct. 1929. MAE Russie/1116. P. 318; Briand to Herbette. No. 714. 29 Oct. 1929. Ibid. P. 328.

25

West N. The A to Z of British Intelligence. Langham, MD: Rowman & Littlefield, 2009. P. 46–47.

Это было не единственное «дезертирство» советского чиновника в 1929 году. Весной 1929 года бывший нарком и заместитель наркома А. Л. Шейнман ввязался в неприятности и отказался возвращаться в Москву. Это было намного неприятнее, чем история с Беседовским, поскольку Шейнман был советским чиновником высокого ранга. Политбюро даже отправило за ним в Берлин его близкого друга, чтобы тот уговорил его вернуться, но Шейнман твердо стоял на своем. «Я не настолько безрассуден, чтобы вернуться в Москву, где меня, несомненно, расстреляют», — примерно так сказал он. В результате была заключена сделка: Шейнман, помимо всего прочего, согласился отдать секретные средства взамен на то, что его оставят в покое. В конце 1930-х годов он возглавил «Интурист» (советское туристическое агентство) в Лондоне [26] . Странная история.

26

Prefecture de police. Paris. 26 Nov. 1929. MAE Russie/1110. P. 267; Carley M. J. Silent Conflict: A Hidden History of Early Soviet-Western Relations. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2014. P. 376–379.

Большой скандал

По парижским стандартам скандал с участием Беседовского не был чем-то серьезным — так, небольшое развлечение, о котором интересно почитать за завтраком в воскресных газетах. А вот более серьезные проблемы во франко-советских отношениях оставались по-прежнему нерешенными. Противоречия усилились три месяца спустя после сенсационного похищения в центре Парижа. 28 января 1930 года пропал белогвардеец генерал Александр Павлович Кутепов, и с тех пор никто ничего о нем не слышал. Считалось, что его похищение организовали агенты ОГПУ. Парижская пресса забурлила, журналисты требовали разрыва дипломатических отношений с Москвой. Довгалевский написал официальное письмо парижской полиции, в котором сообщил, что посольство и советская власть не имеют никакого отношения к пропаже Кутепова, а также пожаловался на кампанию в прессе министру иностранных дел Франции Аристиду Бриану.

Бриан хотел узнать, что же случилось с генералом Кутеповым. «Расскажите мне, пожалуйста, что вы сделали с генералом? Как вы ухитрились похитить такого важного человека в центре Парижа? Сюжет для кино, да и только». Довгалевский не хотел подробно обсуждать исчезновение Кутепова. «Я попытался попасть в тон Бриану и отделаться шутками, — писал он в Москву. — Но Бриан, приняв дружески-серьезный вид, попросил меня объяснить ему, как я представляю себе причины и обстоятельства похищения Кутепова». Читателям, наверно, будет интересно, что на самом деле знал Довгалевский. Бриану он этого не рассказал, всячески избегая темы и делая упор на то, что именно писала французская пресса о возможных похитителях. Подозревали не только ОГПУ: писали и о том, что, возможно, это сведение счетов между противоборствующими антибольшевистскими группировками. Бриана версии прессы не слишком интересовали, и он сел на извечного конька — заговорил о «пропаганде», и от этого разговора уйти было не так просто. Довгалевский, наконец, сменил тему и заговорил о проблемах французско-советской торговли. Бриан обещал с ним связаться. Проблемы оставались все те же: раскол между банкирами, ненавидевшими СССР, и не дававшими кредиты советским торговым предприятиям и предпринимателями, которые хотели увеличивать объем торговли с СССР. Советские дипломаты предлагали более выгодные договоры, надеясь таким образом оказать давление на правительство и банки и заставить их обеспечивать франко-советскую торговлю кредитами и страховкой.

Но все тщетно, так как Париж притягивал белых эмигрантов, которых привлекала юридическая возможность подать в суд на СССР и добиться вынесения решения вопреки советским интересам. Показательный в этом смысле пример — дело Херцфельда. Гарри Херцфельд был русским белогвардейцем, который подал в британский суд, требуя возместить ему финансовые

потери, которые, как он утверждал, он понес в связи с революцией. Он приехал в Париж, чтобы добиться конфискации активов торгового представительства СССР во Франции, и французские суды сначала хотели удовлетворить его иск. Советское торговое представительство было готово вывести все активы, чтобы предотвратить их потерю. Это стало бы катастрофой для французских производителей, которые хотели работать с СССР [27] . В конечном счете Херцфельд ничего не добился.

27

В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 14 апреля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 40–37; также см.: Запись беседы В. С. Довгалевского с А. Брианом от 25 марта 1930 г. (вложение на франц. яз. по делу Херцфельда). 1 апреля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 139. Д. 585. Л. 30–37.

Таким образом, отношения между Парижем и Москвой оставались плохими. Дело Кутепова тянулось до весны. Как докладывал Довгалевский, «полпредство было окружено атмосферой враждебности и настороженности». Все говорили о «таинственном похищении Кутепова». Все. «В лучшем случае нас подозревают: вообще же нас обвиняют», — писал он. Ситуация была опасной. «Мы стремимся держать себя в руках, но готовы к любому исходу. Приняты все меры к соблюдению спокойствия и выдержки при одновременном соблюдении бдительности» [28] .

28

В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 5 февраля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 4–3.

Весной, в марте в Париже давление стало спадать: «кутеповщина» стала превращаться в фарс, и, как писал Довгалевский, «теперь ясно для всех», что белые эмигранты в Париже тесно связаны с парижской полицией и властями. Монархисты ввязывались «в совершенно откровенную драку, к большому конфузу своих французских покровителей». Довгалевский не знал, что будет дальше. Кто знал, вдруг какой-нибудь негодяй раздобудет доказательства прямого или непрямого участия агентов ОГПУ в похищении Кутепова? [29]

29

В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 6 марта 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 23–20.

Весной 1930 года Эрбетт поехал в отпуск в Париж. Его последняя встреча с Литвиновым перед отъездом прошла в обычном ключе. Они обсуждали парижскую кампанию в прессе. Посол сказал, что советское правительство должно выдвинуть предложения. Мы уже выдвигали, парировал Литвинов, в 1927 году, но французское правительство на них не ответило. Отношения между государствами, добавил Литвинов, нельзя наладить с помощью односторонних предложений. Обычно ведутся переговоры, но до настоящего момента французское правительство их избегало. Перед уходом Эрбетт несколько смущенно спросил, нельзя ли его освободить от уплаты таможенных пошлин за личные вещи, которые он приобрел в Москве. Литвинов саркастически ответил, что таможенные пошлины были отменены из опасений разжигания кампании в прессе из-за Кутепова [30] . Литвинов был готов на такую уступку — лишь бы убрать Эрбетта из Москвы.

30

Выдержка из дневника Литвинова. Встреча с Ж. Эрбеттом. 26 февраля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 139. Д. 585. Л. 17.

В Париже Довгалевский попросил свою жену Надежду Ивановну осторожно выяснить у мадам Эрбетт, не собирается ли ее супруг возвращаться в Москву. Жены должны были встретиться во время светского визита. Так в те дни работала дипломатия: иногда женщины могли растопить лед, если это не удавалось их мужьям. Однако, как сообщил Довгалевский, Надежда Ивановна не узнала ничего определенного [31] . Литвинов был разочарован. Как и Довгалевский.

31

В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 24 мая 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 47–46.

Осенний кризис

Осенью 1930 года разразился новый кризис. В конце сентября Литвинов узнал о возможном западном сговоре против «так называемого советского демпинга», то есть продажи товаров по цене ниже стоимости производства. Любое правительство, втянутое в такое «антисоветское движение», писал Литвинов, должно понимать, что мы примем меры против экспорта его товаров [32] . Конечно, через два дня, 1 октября французское правительство наложило ограничения на советский импорт, обвинив Москву в «демпинге». Советские власти официально отрицали эти обвинения и через три недели ответили тем же, наложив эмбарго на французский импорт в СССР. Подобный поступок застал французских чиновников врасплох, и вскоре им пришлось иметь дело с разозленными производителями, лишившимися доступа на советский рынок. Великая депрессия поздно докатилась до Франции, но тем не менее производители понимали, что им нужны новые клиенты и контракты, чтобы предотвратить остановку производства и закрытия предприятий. Какой был смысл изолироваться от прибыльного рынка? Все равно что выстрелить себе в ногу.

32

М. М. Литвинов — Л. М. Кагановичу. 28 сент. 1930 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 10. П. 56. Д. 2. Л. 90.