Родина помнит

Добрунов Сергей

– Так вот ты какой! – Миронов поднял очки на лоб и подошел к Вовке, – дай я на тебя посмотрю, сын солдата, поднимись-ка!

Вовка встал, дал себя обнять за плечи, нелепо улыбнулся.

– Глазёнки быстрые, чего ты напрягся, как волчонок! Одни мышцы, красавец,– он потрепал Вовку по волосам, – похож на волчонка, ей богу, похож!

– А что, правда, режешь угол 45* на глаз без стусла?

– Да, умею, – ответил Вовка, превращаясь опять в волка, готового постоять за себя.

– А пойдём, покажешь, – Маринов указал на дверь в мастерскую.

– А пойдём, – с вызовом ответил Волк.

И они вошли в мастерскую. Здесь всё было по-настоящему: и стойкий запах пиленого дерева и скрип пил, и сложенные ровными столбиками струганные доски и бруски, и верстаки, их было три, и у каждого работал человек, пилил или строгал. В помещении было два окна,

но над каждым верстаком горела электрическая лампочка, чтобы столяр лучше видел своё изделие. У верстака, к которому они подошли, трудился пилой пацан, лет 15, Вовкин ровесник, худенький, одетый в столярный фартук и фуражку, из-под которой выпадали кудри рыжих волос. Весь он был посыпан, словно сахарной пудрой, тончайшими опилками.

– Петька, Петя! – Миронов потрогал за плечо работающего мальчика. Тот повернулся, взглянул на подошедших.

– Вот, это Вовка, будет работать у нас. А ну дай-ка ему инструмент, посмотрим, на что он способен.

Петька протянул Вовке пилу.

– Это что такое? – спросил Миронов, указывая на пилу.

– Пила, лучковая пила, – Вовка повернул пилу полотном вверх, потрогал подушечкой большого пальца зубья венца, оценив остроту, затем тронул само полотно, словно струну гитары, оценив натяжение. И оценив всё ещё раз, взялся за стойку над рукояткой и взглянул на Петьку, а потом на Миронова, словно сказал без слов: «К работе готов!»

– Давай угол 45*, вот здесь распили этот брусок, – сказал Миронов и подал из-под верстака отрезок бруска сантиметров тридцать.

Вовка положил брусок на верстак плашмя, упёр один его конец в упору, стал к верстаку чуть боком, пилу положил на брусок, подпёр полотно большим пальцем, и, выбрав угол между бруском и полотном 45, начал пилить медленно и аккуратно. Полотно скрипнуло, брусок отозвался, на его теле появилась бороздка. Вовка остановился, оценил угол, и, согнувшись опять, продолжил пилить, плавно и энергично. Пила «мяукнула», когда полотно пошло вперёд, брусок «квакнул», когда полотно пошло назад. Мяу-ква, мяу-ква,… полминуты, не больше и брусок сороковка был распилен. Миронов взял оба обрезка, развернул один и приложил их друг к другу опиленными концами. Угол ровно 90.*

– Петька, дай угольник.

Полученный угол был ровно 90*, потом он проверил каждый срез на столярном транспортире – 45* градусов точно.

– Могёшь! Молодец! Видно Иванова школа. Будешь работать, для начала, на оконный рамах. Твоя задача резать бруски под углом 45*, конечно со стуслом. Это пока, на сегодня, а там посмотрим. А сейчас пойдем к Наташе, поешь и получишь рабочую одежду. Жить будешь в одной комнате с Петькой и Ильёй.

Он повернулся. В углу мастерской, у третьего верстака работал ещё один столяр, парень лет восемнадцати, повзрослей и покрепче, чем Вовка и Петька.

– Илья! Подойди сюда. Вот это Вовка, сын моего боевого друга, будет у нас работать. А жить будет с вами водной комнате.

Вот так прошел первый рабочий день Овчинникова в мастерской. Потом был второй, третий, десятый. Работали с восьми утра до пяти вечера, перерыв на обед с двенадцати дл часу, каждые два часа – пятнадцать минут отдыха, покурить или попить чаю. В обязанности Вовки входило в первое время только нарезать бруски нужного размера на стусле. Это один брусок отрезать просто, а когда идёт поток брусков, нужно отмерить все размеры, а их четыре-шесть-восемь вариантов, правильно уложить в стусло. И только потом пила споет с бруском «мяу-ква». И всё – таки брак был у каждого из столяров, да и самого Поликарпа, как звали подмастерья своего мастера. Под верстаком к вечеру у каждого собиралась кучка обрезков, обструганных, отшлифованных, с выбранными пазами, но безнадёжно испорченных. Весь этот брак выносился к вечеру во двор, в сарай, где хранился уголь и дрова на зиму для топки печки. Вовка уставал поначалу от монотонного труда и вынужденной позы у верстака, но быстро втянулся и трудился с удовольствием и качественно. Поликарп его хвалил, впрочем, он всегда всех хвалил. Был он среднего возраста, за сорок лет, с густой шевелюрой, вечно нечесаных и местами седых волос. Взгляд его глаз буравил мальчишек насквозь и вызывал трепет, но был он добр душой и детей любил, хотя своих у него ещё не было и жены не было тоже. Он часто говаривал: « Не женат, не нагулялся ещё». А «гулял» он в мастерской, у верстака до десятого пота целыми днями с утра до ночи. Семьей его и были сотрудники мастерской, подмастерья – детьми, а сочная дама в приемной, что принимала заказы и вела

бухгалтерию – чем-то типа жены, во всяком случае, очень хотела ей стать. А сам Поликарп проявлял интерес ко всем женщинам: и к секретарю и к кухарке Катерине тоже пышной даме в расцвете лет, и ко всем клиенткам. Про службу в РККА и про гражданскую войну рассказывал всегда с удовольствием, был абсолютно уверен, что, то были лучшие годы в его жизни. Он являлся ярым сторонником Советской власти, коммунистом с 1917 года. А вот в НЭП говорил «влип» случайно, и каждый раз, как только дела шли плохо всегда собирался бросить «к чертовой бабушке эту лавочку» и уйти на мебельную фабрику. Жили все тут же в двух комнатах при мастерской: в одной трое пацанов, в другой сам Поликарп. Комната ребят выходила в мастерскую, а комната хозяина в приемную. По субботам ходили в баню, что была в трёх кварталах, ходили все вместе с мастером. Стиркой одежды и белья, готовкой занималась кухарка Катя, девчонка лет двадцати. А вот вечером, после бани, Поликарп любил выпить. Иногда к нему приходили друзья с других мастерских и с мебельных фабрик, иногда он сам пропадал куда-то, бывало, даже не ночевал дома. А подмастерья гуляли вечерами по городу, ходили в кинематограф… Вовка всё порывался в церковь, но ни Илья, ни Петька в Бога не верили. Они были истинные дети революции и в Бога не верили. Да и Поликарп сам сказал Вовке:

– Послушай, волчонок, вера в Бога – это, ни что иное как, стремление человека переложить ответственность за свои поступки на него, на Бога. Когда я попал в отряд Красной Армии, то понял, что не Бог, а я сам отвечаю за каждого убитого мною врага, за порядок, который устанавливаю на этой земле. Я и есть сам себе Бог, и Бог есть во мне, моя религия – это коммунизм, светлое будущее всего человечества!

Так и мастерская Миронова была скорее маленькой коммуной, коллективом, а не НЭПовским предприятием. Весь труд был поделён: Дама отвечала за договоры с клиентами, платила налоги, начисляла зарплату по нарядам, Катя ходила на рынок и в магазины, варила еду, стирала рабочую одежду, а мужчины работали в мастерской. И культивировались в этой коммуне коммунистические идеи и воспитывались коммунистические принципы.

Вскоре Вовка поступил на учет в пионерскую организацию.

Однажды, в дождливый летний день, попали в Эрмитаж. Парадность, богатство, красота вызывали у Вовки смущение. Привыкший к нищете деревенской жизни, он не мог воспринять богатство царей и, поэтому был рад тому, что их изгнали из жизни. И уже хотел уйти из музея, как попал в военную галерею двенадцатого года…

У дверей их встретила уже немолодая женщина в толстых очках и тёплом платке, накинутом на худые плечи.

– Проходите, проходите, молодые люди сюда в зал славы русского оружия. Я сейчас Вам всё расскажу.

Их было трое: Илья за старшего, Вовка и Петька. У всех от удивления приоткрыты рты.

– Бородинская битва состоялась 26 августа 812 года. Скоро мы будем отмечать её 117– летие. Всё сражение длилось около 14 часов. Погибло в нём почти сто тысяч человек: русских и французов. Семь раз за время сражения позиции переходили из рук в руки, но к вечеру французы были вынуждены отступить. Им так и не удалось разбить Русскую Армию. Именно это сражение и решило судьбу Наполеоновской Армии, после Бородина началось изгнание врага из России. В ознаменование этой победу русский царь Александр 1 в 1819 году в своих «чертогах» решил создать галерею героев и, пригласил художника Джорджа Лоу, который и написал 332 портрета русских генералов, участвовавших в войне 12 года бородинской битве. Смотрите сюда, ребята,– она показала деревянной указкой вправо, вдоль узкой галереи, – вон там, в самом начале галереи мы видим портрет русского царя Александра 1 на коне. Но, он, царь, в бородинской битве не участвовал. Войсками командовал фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов. Вот его портрет, – и она указала на портрет рядом на стене справа. На нем во весь рост стоял пожилой мужчина.

– « Кутузов! Вот он какой! Михаил Илларионович! Стоит, – Вовка напрягся как волк и встал по стойке смирно перед фельдмаршалом. Он и раньше слышал о нём, но ещё никогда не видел. Ордена, погоны, лента, рукой указывает в сторону. Волк посмотрел за портрет. Там тоже портреты генералов. Он подошел ближе и стал читать фамилии.

– «Де-нис Да-вы-дов. Вот кто это! Вот он какой! Похож на крестьянина, такой же, только мундир и награды. Генерал. И глаза блестят на портрете.

О Кутузове и о Давыдове ему рассказывал Лёнька в школе, в Скрипино. Он продолжал стоять по стойке «Смироно».