Родина помнит
Шрифт:
Здесь, в далёкой от Урала, Костромской губернии имя Чапаева было известно хорошо. Народная молва о Героях на Руси издавле распространялась быстро. Защитник бедняков был всегда в почёте. Все дети, что собрались в этой комнате, знали о Чапае и поэтому, когда Лёнька встал, оправил косоворотку и гордо произнёс:
–Кто за то, чтобы назвать пионерский отряд деревни Скрипино именем Чапаева Василия Ивановича, прошу голосовать! – и поднял вверх руку. Следом руку поднял и Иван Макарович.
Волк, ещё никогда не голосовавший в своей жизни, понял, что поднять руку это и значит проголосовать, быстро поднял свою руку. Остальные дети, увидев, что сделал Волк, тоже проголосовали «За». Так в мае 24 года в деревне Скрипино Костромской Губернии появился пионерский отряд имени Чапаева.
А в воскресенье Вовка с мамой отправился в церковь к
– Чего не пускаешь в церковь? – громко спросила старушка .
– Где священник? Тоже убили? – крикнул одноногий инвалид, что опирался на деревянный костыль.
– Отец Пантилеймон обещал быть сегодня, – послышалось из задних рядов
– Чего молчишь? Раз пришёл, то говори! – крепкий парень похлопал себя нагайкой по сапогу.
– Председатель! А что теперь Бога нет. Теперь ты будешь вместо Пантилеймона службу служить?
– Я служу другому Богу, – не выдержал словесного напора Иван Макарович, и вступил в спор.
– Я служу тому Богу, который защищает бедных. Я служу тому Богу, который Россию защищает от врагов, тому Богу, который дает будущее детям вашим. Мой Бог – это коммунизм и его вождь – Ленин. Меня сюда прислала партия. Из Москвы, из столицы, с похорон вождя. И там, когда его гроб опускали в могилу, я поклялся служить идеям Коммуны до последнего своего вздоха. Я не знаю, где отец Пантилеймон, я и пришел сюда, чтобы вступить с ним в спор, чтобы отвлечь всех Вас от ненужной Веры в Бога и призвать к вере Себе самому, к борьбе за Светлое Будущее, к вере в силу коллектива. Я призываю Вас в то будущее, где Вы и Ваши дети будут сытыми, грамотными, счастливыми. Я пришел агитировать Вас за коммуну! Один человек слаб, а сообща мы победим всех врагов и создадим Могучее Государство!
По толпе пошел разноголосый шум. Люди уже спорили друг с другом. И вдруг Василиса, Вовкина мама, отпустив руку прижавшегося к ней сына, быстро поднялась на паперть, став рядом с Председателем, и протянула к людям ладонь:
– Сельчане! Я вдова, мой муж ушёл на войну восемь лет назад и пропал, пропал, словно его и не было. Сыновья растут в нищете. В доме и крошки хлеба, порою нет. Обуви нет, одежды нет. Работы нет. Сеять мне некому, батрачить не на кого. Где ты, мой Серёжа? За что погиб? Зачем Богу и царю понадобилась твоя жизнь? Мне деваться некуда. В Коммуне я смогу делать, то, что умею: доить, косить, полоть, стирать. Смогу сыновей поднять на ноги. Я за Коммуну!
Она приблизилась к Ивану Макаровичу, встала чуть сзади, словно спряталась за его спину. Шум пошёл по толпе, многие люди: женщины, старики, дети стали подниматься на паперть и становиться за спиной председателя. Вся толпа переместилась к церковным дверям, пока не остался на площади лишь один толстый мельник. Маленький, с маленькими и хитрыми глазами, он недоверчиво осматривал толпу, переминаясь с ноги на ногу. Подняв вверх свою маленькую белую ладошку, он погрозил в сторону церкви маленьким пальчиком и прошептал себе под нос: « Голодранцы, голь перекатная, погодите, ужо!», повернулся и пошел прочь.
– А ты молодец, Василиса, смелая женщина, – прикоснувшись своими пальцами к кисти, стоящей рядом Василисы, произнёс тихо Иван Макарович.
Почувствовал прикосновение к себе мужчины впервые за восемь лет и, услышав слова одобрения тоже впервые за эти годы, она прижалась своим плечом к плечу Ивана и крепче сжала рук Вовки, стоящего с другой стороны. И заметив это движение Василисы, все люди стали плотнее прижиматься друг к другу и браться за руки…
А за спиной у них стояла Великая русская церковь, Церковь имени Первокрестителя и с железной крыши её, словно слёзы, капали на людей капли утренней росы и словно воды Иордана крестили людей в новую веру.
В это время с городской дороги в деревню входил отец Пантилеймон, чтобы провести утреннюю службу. Он не знал
Глава 6. Становление
Прошло пять лет. В стране устанавливалась и крепла новая власть. Вместе с ней подрос и окреп Вовка. Он учился в сельской школе, уже хорошо писал, читал, считал. Носил с гордостью пионерский галстук, готовился к вступлению в комсомол. Семья Овчинниковых жила трудно. Зарождавшееся колхозное движение, коллективные хозяйства встречали сопротивление в народе. В коммуну шла беднота, а середняки и кулаки не хотели отдавать своё добро в общее пользование. Первые года на коллективных полях и сеять-то было особо нечего. Продолжалось раскулачивание. В школе и в пионерском отряде часто говорили о больших планах государства, об электрификации, о больших заводах, о мощной Армии. Всё это было где-то там, далеко, за пределами Скрипино. И Вовку влекли дальние страны, другая большая жизнь. Он всё чаще видел себя солдатом с ружьем или на летящем коне, туда вперёд в свою новую жизнь.
И река русской жизни после засухи переходного периода, подкреплялась сильными родниками коллективных течений, наполнялась стремлениями и чаяниями людей и, преодолевая пороги внутреннего сопротивления, постепенно поворачивала вспять и, набирая силы и мощь, всё быстрее и шире несла воды нового и прогрессивного вперёд, в Большое Светлое Будущее!
У Василисы завязались дружеские отношения с Иваном Макарычем. Он часто появлялся у них в доме, подружился с братьями, и Вовка стал замечать и понимать трогательные и нежные взгляды мамы и Макарыча друг на друга. Одинокий, беззаветно преданный служению партии и счастью людей, Иван Макарович помогал во всём и семье Василисы. Для Вовки и Толика он стал сначала другом, потом верным товарищем и, наконец, отцом. В доме не было фотографии Сергея, в сознании Вовки он был там, за спиной Бога, под куполом церкви, за облаком и был невидим. Но теперь он, Сергей, становился всё больше и больше похож на Ивана Макаровича и уже зримо наблюдал с высоты за мальчиком. Вовка усердно занимался учебой и Иван Макарович, как бы помогал ему, а на самом деле учился сам вместе с ним. Он часто рассказывал мальчикам о своем детстве, о городе Ленинграде, о работе столяром на мебельной фабрике, о войне, о битве с немцами под Питером, о Чапаеве. В воображении Вовки рассказы эти пробуждали красочные картины собственных успехов и побед и, прежде всего, он видел себя военным, бесстрашно бьющимся с лютыми врагами. Иван Макарович приучил ребят к ремеслу, обучил плотницкому делу. Здесь в Скрипино, на подворье у Василисы, он открыл маленькую столярную мастерскую. И, в условия НЭПа, начал изготовлять оконные рамы. Вовка теперь умело обращался с долотом и рубанком. А по воскресеньям они грузили свои окна на тачку и тащили её на рынок, в Чухлому. Доход получался неплохой. Василиса была довольна. У неё появилась семья: дети и мужчина!
В пятнадцать лет Вовка твёрдо решил ехать из деревни в город, и, непременно, в Ленинград. Иван Макарович написал письмо своему фронтовому товарищу, другу детства, который работал в Питере и имел свою столярную мастерскую, и попросил его присмотреть за Вовкой. Как только пришло ответное письмо, Вовка стал собираться в дорогу. И в мае 1929 года уехал из Скрипина навсегда.
Ленинград встретил его солнечным утром, ясным синим небом и свежим ветром перемен. Площадь у Московского вокзала бурлит словно муравейник: туда – сюда снуют носильщики с тележками с поклажей пассажиров. Бегут, спешат, друг на друга даже не смотрят, не здороваются, разнообразные авто гудят сигналами, как очертенные, автобусы с квадратными носами, хлопают дверьми и, рыча, разъезжаются в разные стороны, увозя в своей утробе людей, трамваи с громкими звонками тарахтят железными колёсами по железным рельсам. Вовка остановился, едва выйдя из вокзала, перекинул вещь-мешок на другое плечо, снял тюбетейку, отёр пот со лба. Было не жарко, даже прохладно, но голову и глаза жгли впечатления. Здесь, на площади Восстания, людей было больше, чем во всём Скрипине. Чуть вдали, за трамвайными путями, была круговая чугунная оградка у какого-то памятника, на которой сидели люди, словно на длинной скамейке. Вовка решил посидеть, подумать, осмотреться. Куда ему нужно идти, он уже понял, вон туда, влево, на проспект. Это и будет Невский. Он обошел трехвагонный трамвай сзади и уселся на железной лавке-заборе. Осмотрел само здание вокзала, повернулся назад: прямо на него, сидя на крупном коне, смотрел бородатый толстый царь.