Родина помнит

Добрунов Сергей

Мой сын и мой отец при жизни казнены,

А я пожал удел посмертного бесславья,

Торчу здесь пугалом чугунным для страны,

Навеки сбросившей, ярмо самодержавья.

Д. Бедный 1919

Прочел Вовка надпись под копытами коня, что-то недоброе колыхнулось у него груди и сразу лицо добродушного деревенского мальчика превратилось в напряженное лицо волка.

– «Здесь нужно быть осторожней и внимательней, если даже с царем так смело обходятся, – подумал он и пошел в сторону Невского проспекта.

Вот и она, сама Знаменская церковь. Именно о ней говорил ему Иван Макарович, когда объяснял дорогу от вокзала к мастерской своего товарища. После исчезновения отца Григория, в церкви Певокрестителя, в Скрипино, службу больше не служили: не было священника. Церковь несколько лет была заброшена, но не разорена. А как только колхоз,

набрав силы, стал богатеть, в церкви устроили склад, ссыпали зерно прямо на вековой пол, наполняя святыню зерном. Больше о вере в Бога не принято было говорить. Но всё же, Вовка и его мама, продолжали верить. Однако с годами, подрастающий волк стал отходить от Веры, погружаясь в коммунизм и впитывая как губка, идеи единения пролетариев всех стран. Новый строй, новая жизнь создавала новые законы, полностью захватывая и увлекая за собой людей. Религия для волка становилась доброй сказкой из детства, а, Сам Иисус Христос, превратился в доброго богатыря, защитника людей в этой сказке. Но подойдя к Знаменской церкви, он остановился. На кованой решетке церковной ограды нелепо висели плакаты и лозунги последних лет, призывая дать ответ Чемберлену и посещать кинематограф на Литейном. А сама Церковь, как устыженная женщина пряталась за этим забором, словно смущенно отворачивалась от всех, закрыв главные ворота и калитку в ограде. «Вход со стороны улицы Восстания» было написано на деревянной табличке. Волк обошел вокруг часовенки на углу и повернул на эту улицу Восстания. И вошел. Вошел в храм своего детства. Запах ладана и горящих свечей, забытый за последние годы, тишина и умиротворение! Благодать! Он прошел в главный придел к алтарю. Слева, у Распятия, стояла пожилая женщина крестилась и тихо читала молитву, на Вовку даже не взглянула. У алтаря красивый оклад и двери, колоны. На куполе написана «Тайная вечеря»: Христос с учениками, вот и Иуда, склонился услужливо к Христу,… скоро он предаст его. А сам Христос смотрит ласково и доверчиво, он любит своих учеников. Волк заглянул за его спину. Где-то там должен быть его отец, убитый на войне Сергей, но его опять не видно. Он вспомнил надпись под копытами царского коня и посмотрел ещё раз на Иуду… Выйдя из храма, он опять отёр пот с лица, глубоко вдохнул. Ему жалко стало Бога. Когда-то он вошел в Иерусалим, принёс людям Веру и за неё и погиб. Волк приехал в Ленинград и должен победить. А город гудел, шумел. Тут никому не было дела до Иуды, Христа и обиженного царя. Тут была совсем другая религия. Время Господа осталось в прошлом, и Волк зашагал вперёд. Но Невский проспект оказался вовсе не Невским, а проспектом 25 Октября. Люди неслись куда-то почти бегом, не привыкший к спешке Волк терялся и продвигался вперёд не быстро. Нужно найти поворот на Литейный. А если он уже тоже не Литейный? Что тогда? Нужно спросить у прохожих, но это были не прохожие, а пробегающие. И Волк, оглядываясь, шел медленно, но чуть погодя уже стал набирать скорость, идти быстрее и, поравнявшись с почти бегущим мужчиной, спросил у него на ходу:

– До Литейного далеко?

– Туда, вон. Я провожу, иди за мной, пацан, – это и было истинное лицо Ленинграда. Внимание людей, уважение друг к другу и забота.

Волк понесся рядом и вскоре бегущий мужчина остановился и сказал:

– Вот сюда поворачивай, а тебе куда?

– На Воинова!

– На улицу Воинова? – ответ удивил попутчика. Он задумался на миг:

– А на Шпалерную. Это туда, – и он махнул рукой вдоль проспекта, – иди туда, там спросишь, вон там, ещё далеко и тебе любой покажет, за зданием сгоревшего суда, что по правой стороне, там она, твоя улица Воинова, – и он улыбнулся и, набирая скорость, помчался дальше по своим делам.

Довольный Вовка весело зашага по Литейному, с интересом разглядывая здания и людей. Вот появилось и выгоревшее здание с пустыми оконными проёмами и следами копоти на стенах.

– « Вот бы и окна новые вставить сюда, можно неплохо заработать. Большие окна и много», – подул он, проходя вдоль суда. И повернул направо. Здание обгоревшего суда соединялось со следующим подвесным коридором, по которому шел солдат с ружьем за спиной. Вовка остановился и проследил за солдатом, пока тот не скрылся в обгоревшем доме. А следующее здание ещё больше привлекло его внимание. Окна первого этажа были погружены в землю больше чем наполовину, маленькие какие-то, Вовка уже замечал подобное в некоторый домах на Литейном.

– «Почему так? Толи эти дома погрузились в землю от

древности, то ли так специально строили, чтобы свет попадал в полуподвальные комнаты. Всё равно для таких окон нужно делать маленькие и красивые оконные рамы», – рассуждал он с плотницкой точки зрения, и, проходя мимо, пытался заглянуть вовнутрь. Но чуть дальше, где-то посередине здания у входной двери стоял часовой солдат, тоже с ружьем за спиной. Испуганный Вовка отпрянул в сторону. С другой стороны дверей на белом мраморной табличке была надпись: « Здесь, в доме предварительного заключения в 1895-1897г. царской охранкой в камере 193 содержался вождь мирового пролетариата Ленин». Вовка опять превратился в настороженного волка и посмотрел снова на часового. Тот был в красноармейской форме, в «будёновке», красная звезда горела на лбу. Волк живо представил себе Ленина с протянутой вперёд рукой в камере 193, здесь в этом страшном доме, обиженного царя и Иуду и подумал:

– «Даже если меня уговаривать будут делать окна для суда и этого дома, я обязательно откажусь».

Теперь ему нужно было отыскать Водопроводный переулок 54/2, где-то напротив Таврического дворца. Дворец он нашел быстро, но пришлось вернуться назад, чтобы повернуть в Водопроводый. Вот и дом 54/2, вот и акра, о которой говорил Иван Макарович. Сюда. Здесь его ждёт большая жизнь!

Войдя под арку, Вовка очутился в небольшом дворике с сараями напротив дома. В сторонке лежат аккуратно сложенные штабеля досок разной толщины.

– «Сороковка, тридцатка и двадцатка. Уложено правильно», – отметил про себя Вовка.

Справа от арки, над входной дверью, висит деревянная табличка, на которой синей краской написано «Столярная мастерская Миронова». Дверь двухстворчатая, рассохшаяся, давно не крашена и слегка перекошена, плотно не закрывается.

–«Сапожник без сапог, а у столяра дверь не закрывается. Так и должно быть», – отметил Вовка, но тут уже, настроившись на серьезный лад, опять стал волком и вошел в эту дверь. В нос сразу ударил знакомый запах сосновых опилок, однако он попал в чистое помещение с ковровой дорожкой на полу и цветком в горшке на подоконнике. Дорожка ведет к столу, за которым восседает Дама лет сорока с объемными формами, одетая в открытое платье без рукавов, на голове у неё надета модная женская шляпка с подвёрнутыми полями и цветком. Дама подняла глаза от стола и вопросительно взглянула на вошедшего мальчика. Смущенный волк опять стал Вовкой и робко подошел к столу, от волнения даже снял тюбетейку:

Здрасте! – пробормотал он, прижимаю тюбетейку к груди одной рукой и протягивая письмо Ивана Макаровича даме другой.

Увидев конверт, дама выхватила его из руки Вовки и спросила сурово:

– Ты что, курьер? Чем так напуган? От кого конверт?

На конверте было написано: « Миронову Ивану Поликарповичу .От Семёнова Ивана Макаровича. Лично».

– Интересно, интересно! Это кто такой Семёнов? Что-то я не знаю! Ты чей, мальчик? – спросила дама, уже пытаясь открыть конверт, но увидев слово «Лично» остановилась.

– Я к Ивану Поликарповичу из Скрипина, из деревни, из Костромской губернии.

– Это, что ещё такое? Какая такая деревня? У нас и так проблем полно! – и она бросила конверт на стол, – сядь туда, – и она указала на два стула у окна. Вовка послушно отошел от стола и сел на стул, всё ещё держа тюбетейку у груди.

– У нас срочный заказ, Иван Поликарпович занят работой, а тут какая-то деревня.

И дама поднялась и пошла к двери в противоположной стене, держа теперь письмо на вытянутой руке двумя пальцами, словно оно было испачкано в деревенскую грязь. Только она открыла дверь, оттуда донёсся звук пилы, запахло опилками и канифолью.

– Иван. Иван Поликарпыч! Идите же сюда, тут вам письмо.

Шорканье пилы утихло и, секунду спустя, в двери появился высокий и худой мужчина в столярном фартуке и нарукавниках. Лицо его было морщинистым и мокрым от пота, на лбу – очки, жесткие, густые волосы покрыты сединой. И очки, и лицо, и руки, и волосы обильно посыпаны мелкими опилками, которые появляются только после пилы. Чем-то он был похож на Ивана Макаровича. Вид у него был добрый! Иван Поликарпович обтёр ладони о фартук и взял письмо из рук Дамы. Разорвал конверт и взглянул на него, но тут же опустил письмо, надел очки на глаза опять погрузился в чтение. Перевернув листок, прочитал до конца и, закончив, взглянул поверх очков на Вовку. Тот всё также сидел на краешке стула, прижав к груди тюбетейку, и испуганно смотрел на хозяина мастерской, слегка раскрыв рот.