Родная старина
Шрифт:
Испуганные ливонцы снарядили новое посольство к царю просить хоть об уменьшении дани. Переговоры опять не привели ни к чему: послы приехали с пустыми руками. Один из немецких летописцев рассказывает, что будто послов пред их отъездом в насмешку пригласили к царскому столу и подали им пустые блюда.
Большое войско, состоящее более чем наполовину из татар, по приказу царя вторглось в начале 1558 г. в Ливонию. Началось страшное разорение на пространстве 200 верст; побивали нещадно не только вооруженные отряды, но и жителей немецкого происхождения.
После этого нашествия начальники русской рати – Шиг-Алей, бояре и воеводы – послали ливонскому магистру грамоту, в которой говорилось:
«За
На Ливонском сейме решено было искать во что бы то ни стало мира с царем. Кое-как с большим трудом собрали деньги для уплаты дани. Положение Ливонии было плачевное: не было ни средств, ни войска, ни того единодушия, какое необходимо для стойкого отпора сильному врагу. Царь согласился на переговоры и приказал было прекратить войну. Но жители города Нарвы, несмотря на остановку с русской стороны военных действий, продолжали обстреливать соседнюю русскую крепость Иван-город, и потому война продолжалась.
Послам ливонским, прибывшим в Москву, бояре заявили:
– Если ваш магистр и все рыцари и бискупы (епископы) хотят отворотить гнев государя и его силу ратную от своей земли, пусть сделают так, как сделали цари казанский и астраханский, пусть сами явятся к царю и ударят челом всею ливонскою землею, а потом поступят так, как будет угодно царю.
Требовалась, значит, от ливонцев полная покорность, а они рассчитывали было, уплатив дань, остаться по-старому в независимости от Москвы. Хотя потом в переговорах были сделаны некоторые уступки в пользу Ливонии, но все же мир не мог состояться.
Некоторые города сдавались без отпора, другие взяты были осадой или с бою. Ливония гибла под ударами русских. Обороняться ей было невмочь. Напрасно лучшие из ливонцев призывали своих соотечественников к пожертвованию имуществом, говорили о необходимости единодушия, указывали на то, что на чужую помощь рассчитывать нечего, что чужой защитник Ливонии будет вместе с тем и ее поработителем. Напрасно раздавались горячие речи. Проповедовалось это «глухим», по словам современника.
Бросились ливонцы за помощью во все стороны: обратились к германскому императору, но безуспешно; им отвечали, что «ему невозможно все христианство на всех местах даже от одних турок оборонять». Дания, Швеция и Польша обещали на просьбу ливонцев помочь своим посредничеством, но это ни к чему не привело.
– Ливония – земля царская, – отвечали в Москве польскому послу, – когда тот заикнулся было о Ливонии, – царь наказывает своих строптивых подданных.
«Иван Грозный принимает Ричарда Ченслера». Фрагмент старинной гравюры
– Захочет магистр государева жалования, – отвечал царь на просьбу магистра унять войну, – то он сам бил бы челом, а по его челобитью смотря и государь его пожалует!
А уже Нарва, Нейгауз, Дерпт и другие города, всего до двадцати, были взяты русскими. Спасения ливонцам не было!..
Тогда решено было отдаться под власть польского короля: ливонское дворянство рассчитывало, что ему будет легче под зависимостью магнатской Польши, чем Москвы. Магистр Кеттлер получил в наследственное владение Курляндию – земли к западу от Двины. Остров Эзель попал под власть Дании, а Ревель – Швеции. Польский король обязался по договору 1561 г. защищать Ливонию от Москвы.
Войны с Польшей
Удаление Сильвестра и Адашева
То время, когда Сильвестр и Адашев были близки к Ивану Васильевичу, считается лучшею порою его царствования.
Современники не находят слов для похвалы царю: к вельможам, к народу был он, говорит летописец, ласков, всех награждал по достоинству, к бедным был щедр и милостив; заботы его были всецело отданы народному благу. Иноземцы, знавшие его или слышавшие о нем от очевидцев, не меньше хвалят его. Царь Иоанн, пишут они, затмил своих предков и могуществом, и добродетелью. Много у него внешних врагов, но все они ужасаются русского имени. К подданным он снисходителен, приветлив, любит разговаривать с ними, часто дает им обеды во дворце и, несмотря на то, умеет быть повелительным – скажет боярину: «Иди!» – и тот бежит; изъявляет свою досаду вельможе – и тот в отчаянии и т. д. Словом, нет народа в Европе более русских преданного своему государю, которого они равно и страшатся, и любят.
Крепостные сооружения Иван-города. Современный вид
Таков был, по словам современников, юный самодержец в ту эпоху, когда подле него были такие люди, как Сильвестр и Адашев. Государь им вполне доверял: Сильвестра величал отцом своим, Адашева считал ближайшим другом. Когда приходилось избирать какого-нибудь духовного сановника, царь посылал Сильвестра побеседовать с ним, изведать его ум и нрав; такое же значение имел Адашев в делах гражданских и военных. Много хороших людей таким образом получили власть и силу.
Юному царю, начавшему царствовать в тяжелую пору, после боярского самоуправства, после страшного московского пожара и народного мятежа, нужны были такие честные и разумные советники, как Сильвестр и Адашев. Но вот народ успокоился, управление улучшилось, казанский поход кончился очень счастливо, царь возмужал, стал увереннее в самом себе; теперь он начал выказывать желание жить больше своим умом; так, после взятия Казани задумал он завоевать Ливонию, а Сильвестр настоятельно советовал ему покорить Крым, но Иван Васильевич не послушался и начал Ливонскую войну. Умный и твердый нравом Сильвестр был из тех людей, которые любят, чтобы другие во всем их слушались; наставительная речь его и охота во все входить, даже в мелочи, начинала уже, видимо, тяготить возмужавшего и самолюбивого царя, тем более что прямодушный наставник не умел хитрить, управлять волею царя ловко, незаметно для него. Но все-таки глубокое уважение и любовь к Сильвестру и Адашеву еще крепко связывали царя с ними.
Вскоре после взятия Казани дело изменилось… Царь сильно занемог. Опасались скорой его кончины. По совету, вероятно, братьев жены он пожелал распорядиться престолонаследием. В своем завещании он назначил наследником сына своего Димитрия, недавно родившегося. Это значило, что власть до совершеннолетия его должна попасть в руки Захарьиных. Когда князь Воротынский от имени царя начал приводить к присяге его двоюродного брата, Владимира Андреевича Старицкого, и бояр, то князь Владимир отказался присягать ребенку; многие бояре тоже стали сопротивляться этому, говоря, что они не хотят повиноваться Захарьиным: боярское правление было еще свежо у всех в памяти. Спор, шумные речи бояр, даже брань услышал царь из своей опочивальни и обратился к ним с такими словами: