Родная старина

Сиповский В. Д.

Затем царь презрительно отзывается о заслугах Курбского, корит его за неудачу под городом Невелем и потом прибавляет: «Военные твои дела нам хорошо ведомы… Не считай меня неразумным или младенцем по уму. Не думайте также меня «детскими страшилами» напугать, как прежде делали с попом Сильвестром и с Алексеем…

«Лица твоего, пишешь, уже не увидеть нам до дня Страшного суда Божия»… Да кто и захочет такое ефиопское лицо видеть?!

«Убиенные, говоришь, предстоят у престола Божия», и это помышление твое суемудренно; по словам апостола: «Бога никто же нигде же не виде». Вы, изменники, если и вопиете без правды, ничего не получите… Я же ничем не хвалюсь в гордости: делаю свое царское дело и выше себя ничего не творю… Подвластным людям благим воздаю благое, злым – злое… Не по желанию казню их, а по нужде…

А что свое писание с собою в гроб хочешь положить, этим ты последнее

свое христианство отверг от себя! Господь велел не противиться злу, ты же даже обычное, что и невежды понимают, прощение пред кончиною отверг и потому ты недостоин и отпевания»…

* * *

Эти выдержки из огромного послания царя Ивана ясно показывают, что с Курбским он никак не мог сойтись в понятиях. Он крепко держался той мысли, что для блага государства необходимо, чтобы государь был настоящим самодержцем, не стеснялся бы ничьими советами и чтобы бояре были только верными слугами, исполнителями его воли, служили бы ему так же верно, как, например, Шибанов Курбскому. А Курбский, выставляя на вид свое высокое происхождение от святого Федора Ростиславича, князя смоленского и ярославского, все хорошее в начале царствования Ивана Васильевича вменяет в заслугу только боярам и стоит на том, что бояре должны быть советниками и сотрудниками царя, а не слугами, беспрекословно исполняющими его волю. «Царь хотя и почтен царским саном, – говорит Курбский в своей истории, – но может и не получить от Бога некоторых дарований и потому должен искать доброго и полезного совета не только у советников своих (бояр), но и у простых людей, ибо дар духа дается не по богатству внешнему и не по силе царства, но по правости душевной».

Укоры в жестокости были нисколько не убедительны для царя. Казнить лиходеев и изменников он считал своим неотъемлемым правом. Убедить же царя в невинности казненных бояр Курбский, конечно, менее всего был в состоянии; напротив того, измена его самого и резкое письмо еще больше утверждали царя в той мысли, что на бояр, даже и самых близких, полагаться ему нельзя. В нем крепла все больше и больше мысль, что его личное благо и благо всей земли требуют, чтобы боярская крамола была истреблена с корнем.

Послание царя полно веских укоров, едких и злых насмешек. Сильно задели они за живое Курбского. Да и мог ли он успокоить свою совесть?! Его измена, от каких бы причин она не вышла, все же оставалась изменой; присяга была им нарушена; от родной земли он отрекся, перешел на сторону врагов ее…

На длинное послание царя Курбский ответил коротким письмом, из которого видно, как укоры царя и насмешки доняли его. Он называет царское письмо «широковещательным и многошумящим», говорит, что оно полно «неукротимого гнева и ядовитых слов»; что так писать не только великому царю, но и простому воину непристойно; что в письме царя «нахватано из Священного Писания со многою яростью и лютостью не строками и стихами, как в обычае у людей ученых, а целыми книгами, посланиями, и тут же говорится и о постелях, о телогреях и иные бабьи басни». Так писать, по словам Курбского, совсем непристойно в страну, где есть люди ученые, искусные в книжном деле. «Да и пристойно ли, – говорится дальше в письме, – мне, человеку смирившемуся, оскорбленному, без правды изгнанному, хотя бы и многогрешному, прежде суда Божия так грозить?.. И вместо утешения так кусательно грызть меня неповинного, бывшего в юности твоим верным слугою! Не думаю, чтобы это было Богу угодно… И чего же ты от нас еще хочешь? Не только своих единоплеменных князей из потомства великого Владимира ты поморил и отнял у них имущества движимые и недвижимые, чего не успел отнять твой дед и отец, но и последние рубахи свои, могу сказать по евангельскому слову, мы отдали твоему прегордому и царскому величеству… Хотел было я на каждое твое слово возразить, о царь, и мог бы это сделать, но удержал руку мою с тростию, возлагая все на Божий суд, – рассудил лучше здесь молчать, а говорить там, перед престолом Христа, Господа моего, вместе со всеми избиенными и гонимыми тобой. Да притом непристойно людям рыцарским (благородным) браниться как рабам; очень стыдно и христианам извергать из уст слова нечистые и кусательные!..»

Но на этом переписка царя с Курбским еще не кончилась. Несколько лет спустя они снова обменялись письмами, о которых будет сказано ниже.

Александровская слобода и опричники

Большое зло своему отечеству, и особенно русским боярам, причинил Курбский своей изменой и письмами. В лице его словно все русское боярство кидало царю дерзкий вызов. По словам Курбского, одного из самых видных

бояр и по сану, и по уму, и по царской милости, выходило, что все хорошее творилось и творится боярами и царскими советниками, а царь без бояр – ничто! И это пришлось выслушать царю, мечтавшему быть настоящим властелином, самодержцем, от бывшего своего любимца, от боярина, которому он доверял вполне. Самолюбие Ивана Васильевича было страшно оскорблено. Это ясно видно из его ответного письма: он в свою очередь считает заслуги бояр ничтожными, указывает подробно на их измены, и у него вырываются такие зловещие слова: «Вы (бояре) достойны были многих опал и казней, но мы еще милостиво вас наказываем!.. Если бы я по твоему достоинству, – обращается царь к Курбскому, – поступил с тобой, ты к нашему недругу не уехал бы».

Письмо Курбского страшно раздражило царя, вызвало у него новый сильный порыв злобы. Мысль, что бояре – злейшие враги его и лиходеи, ищут его гибели, давила его. Он знал, что между боярами есть доброхоты Курбского. Но как найти их? Как уберечься от них? Чувство страха за свою жизнь охватило его…

Рано утром 3 декабря 1564 г. Москва была сильно встревожена. На Кремлевской площади появилось множество саней. Из царского дворца выносили и укладывали на них царское имущество: иконы, кресты, драгоценные сосуды, золото, серебро, одежды и прочее. Уже раньше носились слухи, что царь куда-то намерен ехать; но эти сборы ясно показывали, что он думает не о временной поездке, а перебирается со всем своим имуществом, куда же именно и надолго ли – этого никто не знал. В Успенском соборе шла торжественная служба. Обедню служил по приказу царя сам митрополит. В церкви ждали государя духовенство, бояре и сановники. Царь пришел; долго и усердно молился, принял благословение от митрополита, милостиво простился с бывшими в церкви, дал свою руку целовать боярам, сановникам и купцам. Затем он сел в сани с царицей (второй супругой своей, Марией Темрюковной), с детьми и несколькими своими любимцами и уехал из Москвы в село

Коломенское, где пробыл две недели, переждал распутицу и поехал дальше; наконец остановился в Александровской слободе (теперь город Александров Владимирской губернии).

Митрополит, бояре и народ в Москве – все были в большой тревоге… Никто не знал, что значит этот внезапный отъезд государя. Прежде, когда он уезжал из столицы, всем было известно, куда и на какой срок он ехал и кому чем распоряжаться во время его отсутствия. Теперь же все оставалось в полной неизвестности. Таинственный отъезд царя из Москвы не предвещал ничего доброго.

Наконец, после долгого, томительного ожидания были присланы в Москву 3 января две грамоты от царя: одна – митрополиту, другая – купцам и всему московскому народу.

Митрополиту царь объявлял свой гнев на все духовенство, бояр, служилых и приказных людей, припоминал, сколько зла причинили бояре государству в его малолетство, обвинял их за то, что они не заботятся ни о государе, ни о государстве, убегают от службы, теснят народ; сильно сетовал царь и на то, что духовные лица, архиепископы и епископы, заступаются за виновных, мешают ему казнить их, и потому, говорилось в грамоте, «Царь и Государь и Великий князь от великой жалости сердца, не желая их многих изменных дел терпеть, покинул свое государство и поехал, чтобы поселиться там, где ему, государю, Бог укажет».

Александровская слобода. Гравюра. XVI в.

В другой грамоте, которая была громогласно прочитана народу, царь успокаивал московских людей, купцов и простолюдинов, чтобы они ничего не опасались, что он к ним милостив и на них нет у него ни гнева, ни опалы.

Все в Москве пришло в ужас и смятение. В это время шла война с Литвой, крымские татары грозили с юга, и в такую-то трудную пору являлось в государство полное безначалие!

Митрополит немедленно хотел было ехать к царю, но на общем совете порешили, чтобы он остался блюсти столицу: здесь уже начинались беспорядки от безначалия. Духовенство и бояре отправились в Александровскую слободу бить челом царю, умолять его от всей Москвы вернуться на царство. Царь принял посланных и выслушал их. Они, восхваляя его всячески, умоляли ради святых икон и христианской веры, которые могут быть поруганы врагами-еретиками, взять снова власть в свои руки.

– А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, – прибавили они, – то да будет воля твоя – казнить и миловать виновных и исправлять все мудрыми твоими законами!