Родное гнездо

Колюмбов Жорж

Отец все детство подсмеивался над «любимой работой» Торика — сидеть на доске, пока отец ее пилит. Вроде бы дело бесполезное, но так доска хотя бы не трясется, ее реально легче пилить. «Хоть какая-то польза», — говорил отец.

Теперь они плели сеть, не очень густую. Расстояние между ячейками сантиметра два-три, но в местах пересечения продольных и поперечных «нитей» оба провода перекручивали друг вокруг друга, зачищали от изоляции, а соединение пропаивали. Работа нехитрая, но муторная и кропотливая. Поскольку проволока достаточно тонкая и гибкая, решили сначала сплести некое полотно, потом снизу из него «вылепить» плоскую подложку, а сверху — нечто вроде

прозрачной крышки, чтобы накрывать лежащего на диване человека.

По-своему подключилась к процессу и мама. Она не плела и не паяла, зато предложила нижнюю поверхность накрыть простынкой, чтобы проволока не впивалась в тело лежащего и не мешала ему засыпать. Потом вместе решили, что одной простынкой не обойдешься, подобрали тонкое одеяло, свернули его вдоль пополам, и получился матрасик. С плетением провозились весь вечер, но до конца так и не доделали. Все устали, но согревало приятное ощущение синергии — ведь они все вместе делали общее дело, каждый свой кусочек, в прямом и в переносном смысле сплетая единое общее целое.

Ночью Торик попытался осмыслить это ощущение. Почему такого не бывает в других случаях? Когда они всей семьей делают уборку, скажем? Или если идут в магазин что-то покупать, как недавно купили новейший проигрыватель. Вроде тоже вместе, все те же люди, с общей целью… А синергии нет. Есть просто совместное дело. А в чем разница? В том, творчество это или нет? Или в каком-то внутреннем настрое? Пожалуй, второе ближе к истине, — решил он. Например, когда они в его детстве отправлялись в большой байдарочный поход, синергия тоже мягко согревала их, хотя там творчества не было. Да, пожалуй, дело в настрое.

* * *

Загадочный полумрак горячего цеха пышет жаром. А двое студентов замерли — стоят и смотрят, не замечая, что вцепились друг другу в рукава.

У бегунов — мощные ноги, у стрелков — зоркий глаз и твердая рука. А у этого мастера — накачанные щеки, нечеловечески раздувшиеся, совсем как у трубача, когда тот берет свое «высокое до». И еще странное лицо — одновременно бледное и красное — полосами. Бледное оттого, что мастер редко бывает на солнце, работает всегда в помещении. А красное — ведь каждый день и час рядом с ним плещется жаркое пламя.

Он движется неторопливо, без спешки, но не тратит ни одной лишней секунды. Каждое движение отработано, одно перетекает в другое, как в медленном танце. Вот взял свою длинную стеклянную трубку, легко зачерпнул ею раскаленное до желтого огня варево, отщепил от общей массы точно отмеренную каплю, сияющую так, что больно смотреть. В помещении сразу стало жарче, и Торик с Ренатой невольно отступают на пару шагов, инстинктивно прикрыв пылающие жаром лица ладонями. Но смотреть-то хочется!

А мастер уже вдыхает жизнь в эту каплю, она становится все больше и темнеет, переходя от желтого к оранжевому, красному, темнеет, уходит в невидимый инфракрасный, продолжая обдавать опасным жаром. Мастер дует в свою адскую трубку и одновременно легонько поворачивает ее, чтобы капля — а теперь это уже целый баллон размером с пятилитровую банку — увеличивалась в размерах ровно так, как задумано. Зрелище просто фантастическое — в нем соединяются изощренная магия стеклодува, опаляющий жар, плавность и точность движений, победа человека над стихией огня и выверенная до мелочей технология. А еще незримая, но очень важная составляющая: сила духа — в самом прямом, а не переносном смысле — то, как, когда и насколько сильно мастер дует в свою трубку.

Он не отвлекается. Критичный, переломный момент не пройден,

и все еще может пойти наперекосяк. Вот стеклянная колба приобрела нужный размер и начала твердеть, по стеклу брызнули тонкими струйками радуги и тут… Неуловимым движением мастер перерезает «пуповину». Все! Огромная колба, «корпус» будущей мощной радиолампы, стоит на постаменте и остывает, обретая окончательную форму и прочность. Теперь уже ничего не исправить. Если что-то получилось не так, колбу разобьют на кусочки и отправят на переплавку. Стекло это очень дорогое, легированное, и терять его никак нельзя.

Очарованные процессом, Торик и Рената наконец сбрасывают наваждение, расцепляют узел свившихся змеями рук и выходят из горячего цеха вслед за технологом, которая уже давно призывно машет им, аккуратно, стараясь не мешать работе мастера. Да, время уходит, но как пропустить такое зрелище?

На обратном пути разговорились.

— А ты всегда волосы короткие носишь?

Рената небрежно стряхивает со лба пот куда-то под ноги, легко ворошит свой ежик и лишь тогда отвечает:

— Ой, нет, ты что! Волосы у меня были просто шикарные. А потом мою парикмахершу позвали на конкурс в Москву. И она предложила мне стать моделью.

— Получилось?

— А то! — В ее глазах на миг блеснул задорный огонек. — Мы с ней заняли первое место! Она мне сделала совершенно невероятную фигурную прическу, настоящее произведение искусства! Меня все фотографировали, а ее поздравляли.

— Здорово! Ну что, пойдем в цех?

— Как-то мне нехорошо, может, перегрелась? Давай немного на улице посидим, вот здесь, на скамейке, проветримся. Ну вот, прическу-то она мне сделала отличную, только разобрать ее нам потом не удалось. Она переживала, что все может развалиться, залила всю конструкцию лаком, вплела какие-то штучки, чтобы держалось. И потом… в общем, так и пришлось нам все это дело состричь. А новые волосы у меня так и не выросли, теперь хожу с короткими.

— Но тебе идет.

— Да, мне все так говорят. Хотя на самом деле у меня нет выбора. Волосы как будто обиделись: не растут.

— Бывает же. Зато ты знаменитость!

— Это что! На свадьбе меня официально признали самой экстравагантной невестой!

— Рената, а ты замужем?

— Конечно. И давно. Не знал? Представь — я вся такая вот, почти лысая хожу. Любая фата на мне смотрится как кошмар психбольного. И что делать?

— Отменить свадьбу?

— Еще чего! Мы с моей портнихой все-таки вышли из положения! Я была самой заджинсованной невестой, прикинь! Джинсы на попе, джинсовая курточка, вот эта, кстати. И еще — та-дам! — единственная в городе полностью джинсовая фата!

— Класс!

— Не то слово! Про меня был репортаж в газете. Ладно, вроде нагулялись, пошли работать?

* * *

Плетение сетки Фарадея завершалось. Торик с отцом обсудили детали ее конструкции и придумали верхнюю часть механически и электрически не отделять от нижней, а раскрывать сетку, как книгу. «Залезать в книгу» Торику нравилось гораздо больше, чем накрываться крышкой, хоть и прозрачной. Похороны бабушки Саши помнились слишком ярко.

Наконец экранирующую сеть доплели, изогнули нужным образом. Примерили к дивану. Мама подстелила матрасик. Торик попробовал прилечь и укрыться сверху экраном. Тут же обнаружились два недостатка. Сетка оставалась «вещью в себе» и не имела внешнего соединения с будущей схемой. И еще она не смыкалась: не было возможности закрыться внутри нее, всегда оставались просветы.