Родные гнездовья
Шрифт:
— Благие намерения, — усмехнулся устало Шпарберг. — Угольки-то никудышные...
— Ты стал злым, Михаил... Юпитер, ты сердишься...
— Устал я, Андрей, дьявольски устал! И ты еще...
— Что я, Миша? Выговорись, облегчи душу — я не обижусь, — положил ему руку на плечо Журавский.
— В тебя вселился какой-то демон противоречия: что бы мы ни открыли, ты тут же выкопаешь, что уже известно...
— Известно неистовым одиночкам, отнесенным к чудакам, к дилетантам. Официальная же наука утверждает иное. Академией наук всего тринадцать лет тому назад в тундры был командирован ученый Танфильев. Молодой, энергичный, мыслящий. Он сейчас в Одесском институте готовит по своим исследованиям
— Успокойся, Андрей... Тем более что Танфильев тебя в Одессе не услышит, — пошутил Шпарберг. — Неужто ученые, побывавшие здесь, в Большеземельской тундре, не слышали об этих источниках от самоедов?
— Слышали. Безусловно слышали. Как мог не слышать о них Шренк, проехавший рядом и составлявший русско-самоедский словарь! — не мог успокоиться Андрей. — Слышал он и о Вениамине, о хребтах.
— Так почему, почему же?..
— Они не могли в них поверить.
— Как «не могли поверить»? Ты же веришь? Нельзя же всех считать верхоглядами, глупцами, наконец.
— Помнишь, Михаил, мы копали в прошлом году глубокие шурфы по всему усинскому меридиану? Помнишь, как я специально нанимал для этого ижемцев? Вспомни и то, что на вечную мерзлоту мы натыкались далеко не во всех шурфах!
— Ты не веришь в то, что под нами вечная мерзлота?
— А ты веришь, глядя на горячие источники?! Ты не убедился еще в прошлом году, что мерзлота здесь носит очаговый, линзовый характер? Разве не чувствуешь ты, пройдя со мной тысячи верст по Северу, что наука избрала легкий, но ошибочный путь к пониманию природы Приполярья?
— Не могут же все ошибаться? — как можно спокойнее возразил Шпарберг, боясь обидеть Андрея больше недосказанным, чем сказанным.
— Да, Миша, все ошибаться не могут. Мы, например, — улыбнулся Журавский и тут же серьезно продолжил: — Скоро наступит прозрение. Наступит! Иначе в жизни быть не может.
— Ты забыл Михаила Сидорова, его «Записки...».
— Я не о том прозрении. Нефть на Ухте знало уже племя чудь и лечилось ею. Медь и серебро начали добывать в пятнадцатом веке. Уголь жгут аборигены и находят рудознатцы. Гофман и Сидоров искали в основном золото, и оно здесь есть, есть тут и алмазы... Но я ищу не это... Но вот беда — все еще блуждаю в потемках. Не могу вывести из сотен фактов единую формулу, общую закономерность природы Севера, — вздохнул Андрей. — Слишком огромен Печорский край, Михаил, чтобы понять его с наскоку...
— Андрей-Володь! Ан-дрей-Во-лодь-одь-одь!!! — вторилось по каньону.
— Рабочие зовут, — оглянулся Шпарберг. — Домой пора...
— Да, надо уезжать! — твердо сказал Андрей и, сложив ладони рупором, закричал: — До свидания! Я убежден!
...дания! дания! ...ждем! ждем! — откликались ему скалы.
Ночной туман к утру оседал на пожухлые травы серебристым инеем, прибрежные могучие лиственницы
Прослышав в Колве, что в близкой от них Усть-Усе чинит какую-то поломку капитан Бурмантов, плавающий ныне на «Доброжелателе», отряд Журавского, отказавшись от теплого и гостеприимного ночлега, налег на весла. Тяжело груженную лодку гнали субоем — срединным мощным течением, где шуга была реже и не так мешала работе веслами. Только увидев на рассвете бездымный пароход, Журавский, Михаил и рабочие вытерли пот и облегченно вздохнули.
Причалив к борту «Доброжелателя», получив добро Алексея Бурмантова на погрузку, Журавский стал карабкаться по крутому откосу на плато, где темнели исхлестанные дождями и ветрами дома волостного села. Андрей спешил на почту, где должны быть вести из столицы, из Усть-Цильмы от Веры. Надо было сообщить и о себе, об успешном окончании экспедиции. Объяснить причину задержки. На все эти дела капитан дал один час — пока кочегары не поднимут пар в котле.
Скатываясь с откоса вместе с потоками песка к густо дымящему «Доброжелателю», возбужденный Андрей услышал громкий, властный, знакомый голос и сбивчивое объяснение Шпарберга.
«Тафтин!» — кольнуло в груди. Журавский невольно замедлил бег, но встречи с чиновником миновать было нельзя, так как тот стоял на палубе, а Шпарберг, заметив Андрея, призывно замахал ему рукой.
— Пошлину за проезд по тундре с нас требуют, — доложил Михаил начальнику экспедиции. — Требуют предоставить весь груз к досмотру, — кивнул Михаил на Тафтина и его спутника — красивого высоченного мужчину с курчавой русой бородкой.
«Ефрем Кириллов, — узнал Андрей молодого наставника-старообрядца из Великопожненской обители. — Он-то зачем здесь? Почему именно с Тафтиным?.. Опять, как тогда в Усть-Цильме, обыск, задержка... Ну, нет!» — твердо решил Журавский, гордо подняв голову.
— Старый прием поборов «царя самоедов» господина Тафтина! — произнес с вызовом Журавский и поразился действию своих слов. Он готовился к длительной схватке, так как знал со слов казначея Нечаева и своего тестя, что Тафтин, пользуясь давними связями с шефом жандармов полковником Чаловым, теперь безраздельно властвует в уезде. А тут от слов Журавского он как-то разом обмяк и замолчал. Медленно переступая ногами, как волк, всем корпусом чиновник повернулся к Журавскому и минуту стоял в замешательстве, борясь с собой.
— Предъявить документы или поверите на слово, что это научная, а не торговая оказия? — громко спросил его Журавский.
— Господин Журавский, я искренне прошу извинения за все неприятности, причиненные мной по долгу службы, — с большим трудом выдавливал из себя слова Тафтин, — и прошу в будущем считать меня вашим помощником и слугой...
— А я вас прошу об одном: покинуть судно и не мешать погрузке научных материалов, — воспользовался Журавский его замешательством.
— Еще раз прошу прощения, — поклонился им Тафтин. — Ефрем Иванович, — окликнул он товарища, — идемте.
Ефрем Иванович, заметно прихрамывая, стал спускаться по трапу вслед за Тафтиным.
Шпарберг, удивленный внезапной сменой гнева на милость, долго смотрел в спины чиновника и его спутника.
— Сник, как от ушата холодной воды. Вот что значит быть зятем исправника, — пошутил он.
— Не боится он исправника и его нищего зятя, — невесело усмехнулся Журавский. — Тут подействовало что-то другое. Он вздрогнул, смешался, когда я назвал его «царем самоедов». Но так зовут его самоеды. Тут что-то кроется, Михаил.