Рок И его проблемы-4
Шрифт:
— Как по вашему, что мы будем сейчас делать?
— Займем оборону, — авторитетно сказал Берг, — через речку они без моста не перепрыгнут. Остальных, кто переберется вплавь, отстреляем. Чтобы у них навсегда пропала охота за нами бегать… Найдем где-нибудь трактор, вытащим машину и двинемся дальше.
— Логично, — согласился я. — Есть другие мнения?
Других мнений не было…
— Все будет не так, — сказал я боевому подразделению. — Вы зачем сюда приехали, чтобы воевать, или чтобы искать сокровища?
В ответ, — молчание.
— Если
— А лазутчики?
— Лазутчики ночью не пойдут… Это проблема Артема. Сможешь прострелить кому-нибудь не глаз, а ногу?
— Запросто.
— Раненый лазутчик завет на помощь, к нему спешат остальное разведчики… Но язык нужен один.
— Чапаев! — воскликнул Рыжий. — Суворов!
— Тогда за дело, — согласился я. — Отходить и окапываться…
— Я ненавижу войну, — сказала мне Гера. — Вы ее обожаете… Я поняла, в чем разница между мной и вами, дядя Миша… Я — пацифистка, мне претит всякое насилие одного человека над другим. Это моя беда. И — гордость.
— Обстоятельства, — сказал я. — Ты же видишь.
— Обстоятельства, — это благородный мотив… Который призван оправдать, что угодно. Любое зло… Вы подстреливаете человека, он кричит от боли, к нему на помощь спешат его товарищи, — их вы убиваете, потому что пленный вам нужен только один. Так?
— Придумай что-нибудь другое, — попросил я. — Чтобы мы сами остались живы.
— Не нужно ничего придумывать… Нужно вытащить машину и вернуться домой. Здесь до Александрова и по грунтовой дороге часов шесть или чуть больше. Вот и все.
— А как же домик с розочками?.. Как же ужины при свечах, и ночи любви, полные страсти. Когда знаешь, что можно в любой момент встать, подойти к холодильнику и найти там чего-нибудь пожрать?.. Как?
— Потому что цена этим деньгам все время растет. Я этого не знала раньше… Одно дело, доехать до места, сказать где-то там: сезам… Получить килограммов пятнадцать денег и привести их домой… Совсем другое дело, когда мы не проехали еще и половины пути, а убили уже столько народу. И сами потеряли троих.
— Мы почти никого не убили.
— Не убили, так покалечили. Это еще хуже… Помните, как в песне: если смерти, то мгновенной, если раны, — небольшой. А у нас получается, садизм, — стрелять человеку в ногу, а потом убивать тех, кто спешит ему на помощь… Как я буду потом смотреть на свои пятнадцать килограмм, с каким сердцем?
— Я представляю, — сказал я, — твою ночь любви. Когда ты вспомнишь посреди нее какого-нибудь смертяка.
— С вами, — обиделась Гера, — невозможно разговаривать… Я официально сейчас
— Тебе бы, на самом деле, подружку. А то, когда кругом одни мужики… Кто-нибудь пристает?
— Ко мне, дядя Миша, никто не пристает. Наоборот, души во мне все не чают. Все из-за вас. Потому что считают, что я ваша княжна… Я столько пережила за сегодняшний день. Уже больше, чем за всю свою жизнь. А день еще не закончился, — это же, никаких нервов не хватит.
Я пожал плечами, и улыбнулся Гере.
— По другому не бывает, — сказал я ей. — Это — война.
Еще недавно, еще несколько месяцев назад, миром правила любовь.
Я отчетливо помнил это время в себе, — которое как-то ненавязчиво закончилось.
Миром правила любовь, миром правила любовь, миром правила любовь, — как давно это было.
Когда она правила…
Теперь не любовь правит мной, — теперь мне нравится выживать. Любовь, — это искусство выживать в агрессивных условиях современной цивилизации. В которой безумно тяжело создать себе собственность, но еще безумней и тяжелее, — будет сохранить и приумножить ее.
Моя стихия, — борьба за выживание.
Я знаю, что делать, и, мне кажется, не повторяю одних и тех же ошибок дважды. В этом деле.
То, что я понимаю, — не понимает больше никто, из тех людей, что окружают меня. Вернее, понимают, не дураки, — но для них кроме моего, самого правильного, существует еще множество вариантов, внешне, таких же правильных, как и мой. И они не знают, что выбрать. Потому что правильным, может быть, только единственный.
Я — знаю.
За речкой, на далекой опушке леса, показался игрушечный зеленый, с черными подпалинами, бронетранспортер. Он замер нерешительно, и у его башни, с выставленной вперед ни то мелкой пушкой, не то очень крупнокалиберным пулеметом, стала, в лучах заходящего солнца сверкать вражеская оптика.
Неприятель осторожничал, — значит, нас уважал.
То есть, побаивался.
Так прошла минута, другая, а потом третья.
Затрещала, заверещала рация:
— Прием, как слышите, прием, — раздался равнодушный деловой голос.
Они, видите ли, желали общения. Хотели вот так, просто, обнаружить потерявшегося супостата.
— Дядя, дай-ка я скажу им пару ласковых, — потянулся к рации Берг.
Я прижал палец к губам.
Мы лежали за заросшей дикой кукурузой насыпью бывшей силосной ямы, цепочкой, каждая огневая точка, метрах в десяти друг от друга, — и мучались от опостылевших пчел. Кроме них, то здесь, то там из травы выпрыгивали зеленые кузнечики, летали стрекозы, и почему-то мухи. Хотя мух было немного.