Рок И его проблемы-4

Орешкин Владимир

Потому что мы остановились в хорошем, правильном месте, которое не даст нам пропасть.

Вот такое получалось «авось». С приплюсованной к нему ничем не обоснованной уверенностью.

Я подошел к Артему, склонился над ним, тот устроился по-пластунски, положив на кочку карабин, обсыпался травой, которую нарвал вокруг себя, и стал неотличим от окружающей местности.

— Давай так, — сказал я ему, — под твою ответственность… У нас пять выстрелов. В первую очередь гранатометчики, потом пулеметчики, потом, если у них есть что-то бронированное на колесах,

то водители этого бронированного… Когда патроны закончатся, самостоятельно отступаешь в лес. Даже если здесь будет война, — тихо отползаешь. Понял?

— Отползать-то зачем? — спросил Артем.

— Затем, что патроны еще можно раздобыть, а если тебя подстрелят, где мы будем искать нового снайпера.

— Это точно, второго такого стрелка, как я, найти сложновато будет.

Этот Артем, присутствием скромности не страдал…

Противник показался часа через два, после того, как мы затеяли ремонт.

К этому времени Гера опять испортила мне настроение.

Но если раньше она не захотела быть поварихой, то теперь она отказалась стать сестрой милосердия.

— Я крови боюсь, — сказала она мне. — Я, когда ее вижу, тут же валюсь без сознания. Как труп.

— Гера, — строго сказал я, — кто же тогда будет перевязывать раны?

— И нечем, — упорствовала она. — Вас, дядя Миша, я бы еще из поля боя вытащила. Хотя вы и тяжеловат для меня. Но как-нибудь волоком… Но больше, — все. Со мной истерика начнется… Вообще, я в книжках читала, что женщины, а тем более девушки, — нежные милые существа, на которых такие, как вы, дядя Миша, мужчины, должны молиться, и которых должны боготворить… А на деле получается так, что нам всегда достается самая грязная часть быта: готовка, стирка, уборка, и вынос с поля боя раненых… Почему? Я отвечу вам на этот вопрос: потому что мы — самые беззащитные. С нами можно делать, что угодно. Наговорить с три короба всяких красивостей, а потом засунуть с потрохами в самую грязную кастрюлю.

— Ты рассуждаешь, как феминистка, — осудил я ее.

— Мне по барабану, как я рассуждаю, — возразила Гера, — но делать из меня санитарку бесполезно, я тут же свалюсь в обморок. Я вам обещаю. Честное слово даю.

Из-за ее строптивости пришлось создать хозяйственную часть из трех человек, — я выбрал трех дедов постарше, — которые, в случае начала боевых действий, тут же бы становились санинструкторами…

Боевые действия не замедлили начаться… Но мы к этому времени уже успели перекусить, немного вздремнуть, и даже расслабиться.

На дереве у нас сидел наблюдатель, он негромко свистнул, как договаривались, а потом и крикнул:

— Прут две машины. Газик, и грузовая с народом…

Ошибка противника была в том, что, зная о нашем охотничьем вооружении, он посчитал нас за полных лохов. Это, во-первых. А во-вторых, он был обозлен нашим долгим отсутствием, и выведен из себя.

Поэтому, когда их газик, со снятым брезентом, показался из-за поворота, они не размышляли, а тут же стали поливать наш транспорт из автоматов. Не снижая скорости.

Стекла наших грузовиков

посыпались, колеса выпустили воздух, в жесть моторов и кабин покрылась заметными черными дырами.

Они, на ходу, поливали и окрестности, — но там ждали команды, и заранее подготовились к шальному огню неприятеля.

Из-за поворота показался и грузовик, полный бойцов. Злых и беспечных.

Они были у себя дома, знали здесь каждый камушек на обочине, каждую заплатку на асфальте, каждое дерево, и все, что было за этим деревом…

Но родные места подвели их, — заставив потерять бдительность.

Грузовик вдруг вильнул с дороги, — и я заметил, что на лобовом стекле его, в том месте, где расположен водитель, появилось аккуратное круглое отверстие. Это Артем правильно сориентировался, и использовал первый из пяти патронов.

Я достал пистолет и взвел курок… Совершенно верно заметил классик российской словесности Лев Толстой в своем романе «Война и мир», командовать дальше было бесполезно, события понеслись без моего участия, — и теперь я ничего не в силах в них был изменить.

Тут раздалась канонада. Недружная, она возникла какими-то рваными кусками, как в стереоколонках, когда звук слышится то с одной стороны, то с другой. В дело вступили охотничьи ружья и обрезы.

Из каких-то неприметных ямок и вмятин, из-за деревьев, из-за гнилого валяющегося ствола, из-за придорожного камня стали появляться увитые зеленой травой и листьями лица, спеша прицеливались и нажимали на курок, — один или два раза. Потом исчезали снова в своем укрытии, чтобы перезарядиться.

Вдоль шоссе, с обеих сторон его, поплыл специфический дымок, похожий на легкий туман, и стало пахнуть горелым порохом.

Если у них там и была базука, она не успела выстрелить. Гады в панике кинулись с машин, потом с асфальта, — к лесу, знакомому и родному до боли… Но там сидели мы.

Которые его совершенно не знали. Потому что не росли в этих краях и не родились поблизости.

Здесь уже обрезы полностью показали себя. Охватывая каждым своим шрапнельным выстрелом значительное пространство. Так что можно было и не прицеливаться, а просто палить и палить, что было сил…

Тишина. Только легчайший паленый дым над дорогой. Ни голоса, ни движения, — только лежащие на асфальте тела, изрешеченные наши машины, и едва слышный стон раненого.

Который зовет маму…

Я так и не успел ни разу выстрелить. Совсем забыл, что это можно было сделать.

Все закончилось.

Баталия…

Я потянулся к карману и вытащил сигареты. Пальцы слегка дрожали, когда вытаскивал одну. И потом прикуривал.

Что мы натворили?!. Что мы натворили! Кто дал нам на это право!

Пришел испуг: стало казаться, сейчас появится кто-то старший, справедливый и строгий отец, — и выпорет нас, за то, что мы наделали. Или заставит стоять в углу. Или влепит по загривку звонкую затрещину.

Это надо же такое учинить!..

Я курил. И ждал… Но никто не приходил: справедливый и строгий. Я все ждал, — никто так и не пришел…