Рокки, последний берег
Шрифт:
Когда все расставили и разложили, Фред тщательно вымыл руки и настоял на испытании. Он встал позади Элен, в точности как рекомендовалось в книге. И велел Элен запрокинуть голову. Светя маленькой лампой на ножке, которую принес из комнаты, он заглянул ей в рот и, помогая себе пальцами, обследовал зуб.
— Так, так… Я его вижу… Вот этот.
Пальцы мужа копошились у нее во рту, как выводок крысят. К горлу подступила тошнота.
— Эфоф, жнаю, — кивнула Элен.
— Отлично. Тогда приступим.
Но прежде встал вопрос об анестезии. Фред был за аспирин и бутылку вина. Элен отказалась.
— Это мое тело, и я сама решу, что мне принимать или не принимать!
— Ты же знаешь, что от этого умер Принс!
— Лучше смерть от передоза, чем боль!
Фред сдался.
Теперь, перед началом операции, она распаковала полоску пластыря «фентанил, 12 мкг/ч., применяется накожно», положила ее в рот и разжевала. Никакого вкуса не было. Только чуть-чуть горечи от клея.
Она ждала.
Минут через пять онемели кончики пальцев, потом забегали мурашки, поднимаясь от плеч к макушке, совсем легкая вибрация, приятная, как будто ангел слетел из рая и поцеловал ее в затылок. Какой хороший этот ангел, пришел к ней в трудный момент; может быть, это ее ангел-хранитель? Может быть, он был с ней всегда? Да, конечно же, он был с ней всегда! Бесплотное небесное создание, он оберегал ее с детства, защищал от всех бед, от всех страданий, от несчастных случаев и болезней, вот и сегодня он здесь, со своими крыльями из золота и серебра, со своим взглядом розового лепестка, со своим нежным дыханием и своей бесконечной любовью. О, как она вдруг его полюбила, этого извечного друга, не зная даже его имени.
Она, конечно, чувствовала, что Фред копошится у нее во рту, он вставил между зубами пробки, чтобы держать рот открытым, и работал, как рекомендовала книга: приподнимая зуб отверткой и придавая легкое вращательное движение клещами. Она все это сознавала, но ей было плевать. К ней слетел ангел, огромный, размах его крыльев был шире неба, ангел прижимал ее к себе, держал в своих объятиях, обширных, как континенты, нежно, как мать, укачивающая новорожденного. Ей было так хорошо, как в первую пору жизни, когда она купалась в околоплодных водах, ничего не зная о боли, о страхе, о жестокости мира, когда была чистым живым существом, для которого жизнь равнялась единому мигу, бесконечно теплому и вечно ласковому.
Она не потеряла сознание, она видела над собой сосредоточенное лицо Фреда и, под защитой ангельских объятий, находила его красивым, куда красивее в конечном счете, чем Тимоти Шаламе. Какой он красивый, весь сморщенный от усилий, какой красивый, обливающийся потом от страха сломать ей челюсть или расколоть больной зуб, не вырвав его. Ей хотелось сказать ему, что он может расслабиться, пусть сломает ей челюсть, пусть расколет зуб, пусть даже убьет ее, это больше не имело значения, жизнь стала вечно радостным континуумом, смерть — просто дверью, открывающейся в новый, новенький мир, в котором были ответы на величайшие загадки мироздания: кто мы? Откуда мы взялись? Какова наша роль?
А потом.
После этого.
Она упала.
По крайней мере,
Но плавно, в замедленном темпе, она падала, будто погружалась в соленые бездны Марианской впадины.
Это было приятно.
В самом деле очень приятно.
Ей хотелось, чтобы это падение никогда не кончалось.
Она знала, что в конце ее ждет место, принадлежащее только ей, место, которое ждало ее всегда, необычайное место вне пространства и вне времени, в котором больше ничто не сможет причинить ей боль.
Наконец она очнулась.
Мгновением раньше Элен мягко падала по волшебной оси, и ей открывался вид на всю играющую радужными красками Вселенную.
Мгновением позже она села в постели.
Жестокая тошнота скрутила желудок, она сама не знала, как оказалась на коленях, уткнувшись головой в унитаз, и ее вырвало горькой желчью.
Она поднялась. Ужасно болела голова, как будто огромное количество расплавленной стали распирало ее изнутри, грозя взорвать.
Но это не шло ни в какое сравнение с болью в челюсти, дьявольской пульсацией отбойного молотка по корням всех зубов.
Она приняла ибупрофен и, пошатываясь, вернулась в комнату.
За окном мерцала странным светом ночь.
Она подошла посмотреть.
В темном небе плавали клочья светящейся ткани, огромные переливающиеся полотнища, меняя цвет от призрачно-зеленого до красной и розовой бахромы по краям.
Элен вспомнила ангела из своего кайфа и бездны галлюцинаций, в которые увлек ее фентанил.
«Как долго действует», — подумалось ей.
Она дошла до кровати и легла. Ибупрофен делал свое дело, боль не прошла, но была теперь приглушенной, будто обложенной ватой.
Элен провалилась в сон.
Александр
Когда сушилка завершила работу, Александр побросал вещи в рюкзак и вышел из дома.
Время было уже предвечернее, погода теплая, солнце клонилось к горизонту, окрасив небо в нежно-розовый цвет.
Рюкзак давил на плечи. Александр взял с собой припасов на неделю, все в консервах: тунец, горошек, фасоль, персиковый компот, сардины. Когда неделя пройдет, надо будет сунуть банки в уплотнитель, а потом выбросить в одну из силосных ям, специально вырытых за домом.
Он знал, что родители иногда выбрасывают мусор в море. Пластиковые упаковки, жестяные банки и прочие отходы застревали в скалах, и проходило много дней, прежде чем они наконец тонули или их уносило течениями.
Но Александр не желал, чтобы последние люди на земле продолжали придерживаться поведения, которое в конце концов сгубило их как вид.
Помимо пищи Александр захватил шесть бутылок спиртного. Эти бутылки, кстати, занимали почти все место в рюкзаке и весили больше всего остального. Две бутылки японского джина, две бутылки элитной водки Beluga Noble («Особый солодовый спирт и чистейшая вода из артезианских скважин. Строгая система очистки и фильтрации», — гордо гласила этикетка), бутылка коньяка Hennessy Х.0 и бутылка шотландского виски Macallan пятнадцатилетней выдержки. Бутылки, воплощавшие роскошь, смысл, природа и само понятие которой исчезли вместе с миром.