Роман межгорья

Ле Иван Леонтьевич

— Да, я злой. Я действительно злой… а впрочем, мне здесь надо сворачивать, — вдруг спохватившись, будто он стоял уже на краю пропасти, добавил: — Да вы не принимайте это близко к сердцу. Передавайте привет Юрскому. Может, когда-нибудь зайдете ко мне с ним: я проверю ваш голос под аккомпанемент скрипки. А что злой — плюньте. Вас я, во всяком случае, не трону, — сказал Саид и направился в переулок.

Девушки посмотрели друг на друга и впервые каждая из них прочитала в глазах подруги, что им сегодня лучше было бы отдельно, врозь идти по Иджарской улице. Чинар-биби завидовала

и ревновала свою подругу, которая имела возможность сказать Саиду хоть несколько слов. А Назира-хон злилась из-за того, что он не наговорил Чинар-биби столько же, сколько ей.

— Что, нам теперь идти на занятия этой бригады?

XV

Назавтра Саид собирался пойти на вечер встречи с агрономами в Дом науки и техники. Ночью закончили основной монтаж прессового агрегата, руководить которым Саид на заседании бюро партколлектива взялся сам лично. Теперь он на удивление крепко спал, почти впервые за последние четыре месяца чрезвычайно напряженного труда.

Ему удалось подогнать монтажные работы в кузнечно-прессовом цехе и ввести их в график.

В первом часу ночи, когда Саид обтирал тряпкой руки, к нему подошел инженер Эльясберг и попросил извинения.

— Что? — спросил Саид, не понявший сразу, о чем шла речь.

— Я тогда… вообще у нас почему-то недоразумение за недоразумением происходит. Я снял свою подпись под заявлением вашего брата и получил вчера от ЦКК…

— Это заявление?

— Нет, напоминание о выговоре с предупреждением. Давайте помиримся.

— Глупости вы говорите. Перестаньте киснуть. Мы с вами не ссорились, идите и работайте. Только работайте, товарищ Эльясберг, а не позируйте! Это вам пользы не принесет, — и он запачканной рукой пожал протянутую Эльясбергом руку.

Утром ему доложили, что в двух мартеновских печах начинают наваривать поды, а монтажный цех очищают от строительного мусора, приступают к монтажу конвейера.

— Значит, мое слово — это их слово: они его сдержат!

Все это он так живо припомнил, собираясь на вечер к агрономам. Ему почему-то захотелось забыться на минутку. Забыть обо всем, поговорить с каким-нибудь интересным собеседником, ну хотя бы с этим негром.

Вдруг раздался звонок у парадной двери. Кто же это такой вежливый? Ведь к нему заходят смело, только постучавшись в среднюю дверь, а порой и без этого. Он хотел было уже выйти из-за стола, на котором укладывал бумаги, чтобы на всякий случай привести в порядок комнату. «Никаких случаев», — убеждал он себя, выходя из-за стола, и остановился.

Он услыхал, что кто-то открыл дверь и заговорил в передней. В ответ на легкий стук смело и громко крикнул:

— Алло, мархамат^[63], — потому что услышал знакомый голос.

В двери показался вначале Абдулла, а за ним, хромая и опираясь на палку, вошел Семен Лодыженко. Он из больницы приехал в Ташкент вместе с Евгением Викторовичем и остановился у него. Саид был немного обижен этим, но размолвка продолжалась недолго.

Спустя некоторое время извозчик внес в комнату вещи Лодыженко.

Саид стоял.

Открытое лицо его было таким милым!.. Он не знал, познакомились ли уже эти двое в передней, но что они не знают друг друга — в этом можно было не сомневаться. Знакомить или нет? Он еще не знает, кто пришел к нему: только студент-практикант Абдулла Мухтаров, молодой, горячий член партии, писавший на него заявление в ЦКК, или, может быть, все-таки брат Абдулла.

Ни один мускул не дрогнул на лице Саида. Его глаза изучали юношу, который вначале вошел смело, а потом утратил свою решительность, съежился и оглянулся, будто прося помощи у этого постороннего ему хромого человека, рассчитывавшегося с извозчиком.

«Да, это брат», — решил Саид. «Это брат», — сказало ему сердце. У него потемнело в глазах, а в памяти затеплилась далекая забытая материнская ласка.

Саид поморщился, преодолевая и темноту в глазах, и неожиданную вспышку чувствительности. Но эта гримаса задержалась у него на лице лишь одно мгновение. Она перешла в улыбку, а глаза сияли родным, братским приветом. Теперь он уже шагнул навстречу Абдулле.

— Саид-ака, — первый, едва сдерживая свое волнение, промолвил Абдулла.

Саид твердо держался на ногах. Он, не отпуская руки брата, одной рукой протирал свои глаза, хотя это не были ни слезы радости, ни слезы злости. Просто от напряжения немного увлажнились его глаза.

— А ты… вырос и возмужал, Абдулла-ака. Складка появилась над бровями.

— А у самого?

— Ну, у меня — что? У нас род такой. Помнишь, Абдулла, у отца? Да, вы же незнакомы. Это Абдулла, мой брат, недавно из Москвы. А это — Семен Лодыженко, мой друг.

И пока они здоровались, в самом деле по-дружески, Саид почему-то заглянул в другую комнату, будто проверяя, не унес ли извозчик Семеновых вещей. Без причины он то и дело теребил свои волосы.

— Это ты по-человечески сделал, что приехал сюда. А то заест тоска холостяцкая. Давай, черт возьми, хотя бы вдвоем на одной женимся, чтобы в доме хозяйка была. Клянусь, не так уж плохо жить на свете. А Суламифь тебе не придется искать.

— Я хотел бы поговорить с тобой, потому что у нас… совещание, — обратился к Саиду Абдулла, вполне овладев собой и будто напоминая, что он желал бы поговорить с ним наедине.

— Может быть, я мешаю? — неуверенно спросил Лодыженко, присаживаясь на мягкий диван.

Саид только улыбнулся ему. В этой улыбке был дан ответ, но он вдруг напустил на себя строгость и сказал:

— Да, да… Уходите, а мы договоримся с братом, как провести эту чудесную ночь… — и, не досказав, махнул рукой.

Лодыженко задумчиво улыбнулся, посмотрел на младшего Мухтарова. Старший уже спрашивал:

— Совещание? Если действительно оно такое срочное, так начнем. Или, может, отложим до завтра?

— Нет, сегодня. Я хочу завтра уехать.

— Куда? Ведь практика заканчивается только двадцать пятого, а сегодня двенадцатое.

Абдулла сперва сел, а потом поднялся и оперся на стол. Расстегнул пальто. Саид предложил ему раздеться.

— Не стоит. Я очень спешу. Саид, это я написал заявление на тебя…