Роман межгорья
Шрифт:
— Хорошо сделал, — улыбаясь, ответил ему Саид.
— Ты серьезно говоришь? — спросил Абдулла.
Тогда Саид перестал смеяться, подошел и стал рядом с братом, тоже опершись о стол.
— Конечно, шучу. Ты должен был бы посоветоваться со Щаповым или… или по крайней мере со мной.
Абдулла слушал брата и поглядывал на Лодыженко, который так близко принимал к сердцу их разговор. Ведь он, в этом нет сомнений, знает, о каком заявлении идет речь.
— Но я забирать его не буду. Лучше пускай так.
— Советую забрать.
— Мне неудобно. Меня могут обвинить в карьеризме и мало ли чего еще не выдумают.
—
— Двух мнений не может быть. Конечно, писать второе заявление будет еще смешнее. А самому надо пойти в ЦКК, рассказать им всю историю с отречением и прочее да забрать заявление — это настоящий партийный поступок. Конечно, если вы сами убеждены, что…
— Я убедился в том, что поступил глупо, как мальчишка.
— Тем лучше для вас.
Саид подошел и сел рядом с Лодыженко.
— Ноя все-таки уеду, Саид-ака.
— Никуда ты не поедешь! Ты должен закончить практику. Десять дней… ты что же — шутишь с этим? Такая практика, на таком строительстве!
Убедившись в том, что Абдулла остается, добавил:
— А теперь вот что: у меня на сегодня есть приглашение. Я хотел бы воспользоваться им, но только вместе с вами.
— О нет, тут я уж буду непоколебим. У меня совещание, я должен рассказать об этом разговоре сегодня на бюро. Нет, нет. Идите вдвоем, а я побежал. Всего…
— Так не уедешь? — крикнул Саид вдогонку брату.
— Нет, — откликнулось эхом в передней, за дверью.
XVI
Все пошло кувырком после получения тревожного письма Преображенского. В стройной системе, созданной бессонными ночами, Амиджан Нур-Батулли не учел старого знакомства Преображенского с Любовью Прохоровной. Откуда ему было знать об этом? Преображенского он встретил впервые в тот день, когда, по совету друзей из Амритсара, рекомендовал его на должность референта музея. К тому же он и в глаза не видел этого человека. И надо же быть такой беде! Преображенский оказался демаскирован по меньшей мере в глазах третьего, пускай даже и одного человека. А кто может поручиться за то, что этот третий человек не сказал еще одному? Ведь у нее есть Мария. Преображенский так и пишет в своем тревожном письме, что у Любови Прохоровны нет никаких тайн от своей «экономки».
— Убрать! Немедленно убрать их обеих или… или лучше сделать ее сообщницей, своей любовницей!..
Именно об этом и напоминал ему Преображенский в письме. Они «старые знакомые»…
И снова в его голове завертелись мысли, точно острыми клинками колющие его мозг.
«Этой рыжей морде я должен уступать все? Даже… такую женщину? Кто такой де Кампо-Сципиу: не русский и не итальянец! Случайный попутчик такого же случайного имама из Амритсара… Белогвардеец, агент! А мы, узбеки, потомки Чингис-хана, хозяева тут!..»
В тот же день вечером Батулли выехал в Фергану. По дороге он обдумывал детали, убеждал себя в том, что его поездка со всех точек зрения имеет законные и моральные основания. Ферганский музей — учреждение новое в системе Наркомпроса. Новый руководитель, член коллегии, должен осмотреть это учреждение, лично проверить, проинструктировать директора, служащих. Он обещал Любови Прохоровне посетить ее, и было бы совсем неучтиво с его стороны забыть об этом.
Как жаль, что он потерял такого ловкого человека,
С такими мыслями и намерениями он на следующий день прямо с вокзала и приехал в музей.
— Ну, наконец-то, Амиджан-ака! Вы приехали кстати. Я собирался сегодня телеграфировать вам.
— Что случилось? — бледнея, спросил Батулли, даже не поздоровавшись с директором музея.
Юсуп-Ахмат безнадежно махнул рукой. Только немного погодя он ответил застывшему Батулли.
— Исчезла секретарша музея — Любовь Марковская.
— Исчезла? — ужаснулся Батулли.
— Да, мулла Амиджан, исчезла. Два дня она не являлась на работу, а сегодня пришла ее няня вся в слезах, собирается идти заявлять в милицию. Скандал.
— А Федорченко, наш референт?
— Он тоже не был в эти дни в музее. Да он вообще работает без всякого рвения. Я даже заготовил рапорт: музею такой референт не нужен. Кстати, не так давно им интересовался его бывший приспешник на строительстве… Молокан.
— Молокан приспешник Федорченко? Да в уме ли вы? Молокан принял ислам в Турции, вам известно об этом, Юсуп-ака?.. Да аллах с ними. Наше дело — узбекская национальная культура! Вы что-то говорили о рапорте. Какой рапорт, о чем?
Юсуп беспомощно пожал плечами, потрогал свою острую бородку. На какой-то миг он тоже лишился речи от такой новости:
— Я уже ничего не пойму, Амиджан-ака. Молокан — мусульманин? Ну и шутник же вы!.. Говорю, я подаю рапорт об освобождении меня от должности директора музея…
— Мне казалось, что вы недовольны Федорченко, Юсуп-ака…
А Юсуп ничего уже не слыхал и не понимал, одолеваемый роем наседавших на него страшных мыслей. Почему же этот «мусульманин» Молокан каждый раз делал вид, что не понимает языка, даже Юсупу приходилось несколько раз помогать ему в качестве переводчика… «Заговорщики», — вспомнил он о намеке Батулли. Сейчас его еще больше напугало это страшное слово. Ведь если Молокан у Батулли считается своим и вместе с ним отстаивает ислам, так этот «заговор» затрагивает и Юсупа, ставленника Амиджана.
XVII
Такое бурное развитие событий невольно вызывало страстное желание рассуждать. Рассуждать безжалостно, долго, о мельчайших подробностях, до боли напрягая свой ум.
И Амиджан Нур-Батулли всю ночь рассуждал. Ему было крайне необходимо проверить себя, наполнить свои пороховницы. Он не ощущал ни фальши, ни утрировки в той будто бы декоративной своей жизни, которую он вел после возвращения из Турции. Правда, эту декоративность чувствовали окружающие, но прощали ему — человеку, приехавшему из-за границы и не избавившемуся от привычных там жестов, обычаев и прочего. Находясь в Турции, он, конечно, совсем иначе представлял себе это строительство социализма. Он думал, выражаясь фигурально, что специальный штат людей, предположим коммунистов или особенно комсомольцев, каждое утро, словно на окучивание хлопка, идут строить социализм, а вечером возвращаются к своей обычной жизни, какой жили их отцы, — идут в традиционные чайханы, отдыхают вместе с многочисленными жителями своей земли. Эти жители тоже живут сами по себе, как умеют, работают, как хотят, не уповая на царство социализма.