Роман… С Ольгой
Шрифт:
«Что у Вас болит?». Боли нет, зато остался дикий ужас.
«Чего Вы боитесь?». Я просто не хочу на свете жить.
«Смерть пугает?». Смерти нет.
«Э-э-э-э…». Известный философский парадокс.
«Вы знакомы с философами и их научными трактатами?». У меня высшее строительное образование. Приходилось подобную херню на младших курсах изучать.
«Объясните, пожалуйста». Какая, чёрт возьми, топорная игра! Неужели психотерапевту с хорошим послужным списком, солидной квалификацией, безупречной репутацией и большим количеством дипломов и наград не знакомы ложноположительные утверждения мыслителей, у которых из достижений в античном мире были литры выпитого
«Это Платон? Аристотель? Эпикур? Гераклит?». Увы, не могу припомнить, кто сказал. Смерть не пугает жизнь, потому что когда есть жизнь, то смерти нет, а когда приходит смерть, то жизнь стрекочет жалобно «Прощай» и машет детской ручкой.
Чёрт! Как же я тогда сглупила. Она ведь ничего не знает. Я не соврала о смерти, но об этом никому вообще не говорю, не обсуждаю и стоически молчу, хотя бессонными ночами, коих у меня немало, тщательно обдумываю, перебирая всевозможные варианты. Мне пора! Там уже заждались. Моя мамочка зовёт меня.
«Вы ходите на свидания с мужем?». Нет. Наверное, не судьба. Встречи с Ромой Юрьевым для меня запрещены. В интересах следствия жертва преступления не должна видеться с человеком, которому инкриминируют двойное хладнокровное убийство двух подозреваемых в камере, где эти люди находились под круглосуточной охраной.
«Вы хотите, чтобы муж вышел из СИЗО?». Да, конечно.
«Когда?». Что когда?
«Сколько он находится там?». Полгода и несколько тягучих дней…
Я не помню. Вернее, начисто забыла, как Юрьев выглядит. Остался только грубый контур, нанесенный на 3D-холст пунктирной, едва заметной линией. А какого цвета у него глаза? Рост? Вес? Оттенок кожи? Его улыбка. Что с ней? А есть ли на щеках у Ромы милые веснушки? А что с руками? Запястья, ладони, пальцы, кулаки — мужское смертоносное оружие. Он себя вообще не контролирует или тот несчастный случай — единственный, спонтанный эпизод?
— Олечка? — свекровь негромко барабанит в дверь. — Детка, чем ты занята?
— Одну минуту, — стою перед зеркалом и не узнаю в тёмном отражении ту, кем с некоторых пор для всех являюсь. — Я причесываюсь, ещё чуть-чуть, последние штрихи, — нервными пальцами подбираю случайно выбившийся локон из причёски, сильно нравящейся мужчине, которого я долго жду.
— Они уже приехали, девочка. Поднимаются на лифте. Я получила сообщение от папы. Лёль?
— Да-да.
— Ромка возвращается.
— Ага.
Да чтоб меня! Какие у Юрьева глаза? Коричневые? Тёплый или холодный тон? Голубые? Наверное, серые? А может быть, зелёные? А волосы? Шатен? Брюнет? Блондин?
«Поступили бы вы так же, как поступили, распорядись судьба иначе? Будь у вас ещё одна возможность реализоваться в тот же день, смогли бы прыгнуть со скалы? Пошли бы на такое? Смогли бы выбраться из собственных штанов без помощи рук и содействия близкого по духу человека? Не отвернули бы с намеченного пути? Решились на лихую авантюру? Наплевали на последствия, при этом усомнившись в вездесущности неуловимого фатума? Да? Нет! Нет? Да!» — постоянно спрашиваю себя, задавая насточертевшие до жути вопросы и всё равно не нахожу достойного ответа.
«Наверное… Скорее всего… Возможно… По всей видимости… Я надеюсь… Понимаю и хочу в такое верить…» — лепечет жалобно сознание, скулит и что-то вякает, а после прикусив язык и натянув сильнее удила, внезапно прекращает причитать.
Я хочу сбежать. Хочу уйти. Желаю скрыться. Пищу. Вот так стремлюсь
«Это безысходность! Вы меня слышите?» — стрекочет тётя в очках с крупными диоптриями, записывая мой бред в свой кожаный блокнот. — «Оля, давайте повторим…».
Обойдусь!
— Я готова, — открыв дверь, встречаюсь нос к носу с Маргаритой Львовной.
— Ты плакала? — тыльной стороной своей ладони свекровь проводит по моей щеке и задерживается между скулой и виском. — Температура? Позволишь? — не дожидаясь разрешения, мама трогает губами щеку и сразу же опускает поцелуй на лоб, между бровей. — Оль, ты себя хорошо чувствуешь?
Я волнуюсь.
— Да. Всё нормально. Идёмте.
— Предлагаю отметить сегодняшнее событие. Как ты считаешь?
Это будет точно без меня.
— Я не возражаю.
— Первое есть, а на гарнир чего-нибудь сообразим, нарезочку, винцо. И, — подхватив меня под локоть, носом утыкается в висок, а жаркими губами сообщает в ухо, — обязательный сладкий стол. Я тортик приготовила. Ромочка любит «Шоколад». Что скажешь?
Я этого не помню. Разве Юрьев любит шоколад?
— Угу.
— Слава Богу, что всё обошлось. Боже, это такая радость. Теперь всё будет хорошо. Вот увидишь.
Обошлось? Она считает, что полугодовое вынужденное заключение её единственного сына — отличный и достойный результат? Хм… Полагаю, что нет. Не так.
Муж страшно отомстил за нерадивую и глупую жену. Он подставился и не отвернул удар карающей государственной машины, опустившей ему на шею топор, заточенный на славу.
— Тебя что-то беспокоит? — мы тормозим с ней в коридоре перед дверью.
— Нет.
— Не обманывай, детка, — она мгновенно изменяет тон. — Я читаю тебя, как раскрытую книгу. Ты не проведешь меня. Помнишь, что всегда можешь говорить со мной? Оль, я не хочу принуждать, но…
— Я волнуюсь, мама.
Не обманываю и не выкручиваюсь.
— Солнышко, ты через многое прошла. Но поверь, пожалуйста, всё у вас с ним только начинается. Мы хотели справедливости. И вот она! Ромка свободен и через несколько минут будет здесь. Чего ещё?
— Но…
— Мой сын поступил правильно, Лёля! Не смей в этом сомневаться. Да! Я буду кричать об этом на каждом углу, — слишком сильно сжимает мой локоть и подтягивает на себя. — Мне насрать на мнение недалекой толпы. Я не простой человек. Имею положение и вес в обществе. Каждая шалава, которая сейчас кричит о том, что всё несправедливо и не по закону, через определенное время придет ко мне на приём или попадёт на стол. И уж поверь, я ни на секунду не замешкаюсь с тем, что должна выполнять согласно врачебному протоколу. Поэтому совершенно не заботит та ерунда, которая сейчас летит из каждого тупого утюга. Я поквитаюсь с каждым, когда придет их срок. Пусть говорят, пока мы это позволяем. Ромка Юрьев — герой. Кто будет рыдать за той мразью? — это злобно шепчет, не раздвигая губ. — Никто! Однако мы не будем обсуждать это с ним. Здесь и сейчас. Поняла?