Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Да.
— Я воспитала сильного человека, достойного мужчину и любящего мужа. Вы будете счастливы, если продолжите двигаться вперёд. Я…
Боже, она ведь вырастила палача! Человека, совершившего самосуд, приведя жестокий приговор к незамедлительному исполнению…
Худой высокий мужчина с уставшей улыбкой на губах внимательно рассматривает меня. Он мнётся в прихожей, уступая вежливо дорогу папе.
— Ром, ты чего? — отец толкает сына в спину. — Столбняк напал?
— Л-л-л-лёль? — он сильно заикается, правый глаз почти не открывается, а глазное
— Тихо-тихо, — смеётся мать. — Снимай обувь, мальчик.
«Ромка, это ты?» — притиснув кулаки к губам, шепчу куда-то вглубь себя. — «Скажи хоть что-нибудь. Хочу услышать спокойный, тихий голос с красивой хрипотцой без резких звуков и толчков. Может, так хотя бы я узнаю человека, которому десять лет назад вручила свои руку, сердце и себя».
— Юрьев? — сглотнув, хриплю. — Юрьев, это ты?
— Лёлик, привет, — сипло отвечает, потупив по-телячьи взгляд. — Жена! — а потом раскрыв пошире руки, громко восклицает. — Оль… Я… Бл… Ид-д-д-ди ко мне.
— Привет, — пищу, но с места почему-то не схожу.
Боюсь? Не узнаЮ? Не знаю, как следует вести себя? Возможно, я сильно изменилась. Ведь мы не виделись с ним четыре или пять месяцев.
— Иди к ней сам, — командует Маргарита. — Не командуй, младший Юрьев. Где твои манеры, джентльмен? Господи! — всплеснув руками, подпрыгивает на месте. — Дети мои. Игорь, я не могу поверить. Ромочка дома. Моя семья! Ну же, Юрьевы, чего стоим и куксимся. Оль…
— Да-да! — вырвавшись вперёд, но не пробежав и метра, моментально утыкаюсь носом в грудь мужчины, который крепко обнимает и зарывается лицом в мою причёску.
— К-к-к-к-красавица, п-п-п-привет, — шепчет, губами пробуя старательно уложенную макушку, вокруг которой сейчас обмотана оскудевшая коса. — Люблю т-т-т-тебя…
Муж внимательно и с интересом рассматривает обстановку нашей комнаты, осторожно трогает мою расчёску, песочит в пальцах покрывало на кровати, зачем-то наклоняется над комодом, потом заглядывает внутрь, открывая верхний ящик, в котором находятся нижнее белье, носки и другие абсолютно бесполезные вещи, а после, повернувшись ко мне лицом, спокойно произносит:
— Спать хочу, любимая.
— Ложись, — подскочив к нему, пытаюсь обойти крепкую, хоть и изможденную будто бы недоеданием фигуру. — Я сейчас уберу и можно…
— Сначала душ, Лёль, — обхватив меня за талию, выставляет перед собой и, отстранившись, пристально вглядывается в моё лицо, восстанавливая по памяти все черты и образы. — Как ты себя чувствуешь, милая?
— Всё хорошо, — прячу беспокойный взгляд, прикрыв утратившие яркий цвет глаза. — Отпусти, пожалуйста.
— Я соскучился, жена, — прижав к себе, шипит в макушку. — Родители не обижали?
— Нет. Не дави.
— Я получал твои фотографии. Спасибо, солнышко. М-м-м, — муж зевает. — Составишь там компанию?
Нет!!!
— Конечно, хорошо. Иди первым, а я к тебе присоединюсь. Приготовлю вещи и…
— Как тут тихо, — запрокинув
Боже мой!!! Разве этого мужчину я люблю?
— Юрьев, давай-ка быстро в ванную. Ты подваниваешь, — пытаюсь оттолкнуть, зло шучу, изо всех сил стараясь растянуть благожелательную улыбку. Однако упершись ладонями в мужскую грудь, отжимаюсь будто бы от камня. — Отпусти!
— Не толкайся, солнышко, — он носом лезет мне за ухо и опускается лицом на основание шеи. — Как ты вкусно пахнешь. Лёль, всё будет хорошо. Слышишь? Скажи, что поняла.
— Да.
— Я дома! Ты пахнешь этим местом. Офигеть! Ты семья. Ты моя жена. С-с-с-сука! Как же я устал. Хочу знать обо всём, что пропустил…
Мы изгои, Юрьев! Так общество сказало, когда на все басы нас проклинало. С этого, по-видимому, стоит и начать? Или мне необходимо рассказать, как добрые людишки в один прекрасный и погожий день подкинули под дверь нам тридцать один использованный презерватив и старательно подписали карточку, назвав нас:
«Жестокое Чудовище и Безобразная Красавица — Палач и Блядь! Таких нужно, не задумываясь, убивать. Позор, мистер Юрьев. Твой сын — безжалостный убийца, а невестка — истинная мразь».
Или всё-таки мне лучше начать с того, что я больше не могу работать. Стала вдруг бояться толпы, особенно мужского наглого внимания. Опасливо оглядываюсь по сторонам, оборачиваюсь на любой громкий звук и даже шорох, иногда подпрыгиваю, когда кто-нибудь кричит или просто шумно кашляет.
«Мало времени прошло, Ольга Алексеевна. Раны не зажили и обильно кровоточат. Но разрывов больше нет. Я говорю о душе. Надеюсь, что Вы поняли?» — неожиданно вдруг зарядила гинеколог, к которому я обратилась по причине неожиданно прекратившихся месячных.
«Я беременна? Или это всё?» — с надеждой прошептала, не глядя на неё.
«Нет. Обыкновенный стресс, гормональная и антиретровирусная терапия, а также недостаток витаминов. Страшное, слава Богу, не подтвердилось, а с остальным мы справимся. Когда произошло…».
Больше никогда при мне не произносите это слово, люди!
«Я уже забыла. Это было очень давно» — буркнула и отвернулась, обратив свой взгляд на призывающий к рождению второго, третьего, четвертого ребёнка глянцевый плакат. — «А ВИЧ?».
«Уже сказала» — но я хочу, чтобы врачиха снова повторила. — «Отрицательно, Оленька. Всё будет хорошо. Подлечимся, а потом попробуем деток завести. Как муж?».
Сидит в тюрьме, мотая бесконечный срок за то, что сделал, отыскивая справедливость.
А может быть ему рассказать, сколько раз я напивалась вдрабадан, пока его родители громко совещались в общей комнате, строя наполеоновские планы по освобождению единственного сынка из твердокаменной темницы.
Пожалуй, будет так.
— Я принесла полотенце. Можно? — приложив ухо к полотну, прислушиваюсь, ожидая ответа с той стороны двери.