Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Спасибо. Входи.
Я вижу Ромкин сильно выпирающий позвоночник и острые рёбра, двигающиеся под серой кожей, когда он совершает очередной глубокий вдох. Крепко сжатые ягодицы и худые ноги, которыми муж протыкает каменный холодный пол. Сколько он весит? Восемьдесят? Семьдесят? Или шестьдесят пять неполных килограммов? Его там били? Измывались, памятуя о том, что в камере находится бывший мент, а сейчас, увы, матёрый уголовник? А если Юрьев случайно заразился какой-нибудь жуткой и неизлечимой хренью?
— Оль… — спокойно поворачивается ко мне лицом.
Его мужское
— Детка?
— Да? — я вынужденно поднимаю голову, чтобы встретиться с парой зелёно-серых глаз. — Здесь чистое белье и…
— Посиди со мной, пожалуйста, — муж отворачивается, отводя свой взгляд. — В чём дело?
— Да, конечно. Всё в порядке. Ты очень похудел.
— Не замечал.
— У тебя что-то болит?
— Нет, родная. Устал. Побудь здесь. Боюсь, что закемарю и, не успев, как следует насладиться волей, в ванне захлебнусь. Я не трону, — напоследок добавляет, как будто бы желая в чём-то убедить и успокоить.
Не страшно, мол? Что такого? Мы с тобой женаты. Я больше не боюсь, а секс с недавних пор меня совсем не интересует. Интимной жизни пришёл неожиданный конец. Пожалуй, стоит выразить мужчине благодарность за то, что был всегда тактичен, внимателен и предупредителен. Обнять, как следует, поцеловать, приласкать или отпихнуть?
«Потерпи, любимый. Твое спасение уже не за горами» — заезженная строка, которую вслепую вывожу на датированных листах в организованном недавно женском ежедневнике, где по заданию психотерапевта старательно записываю всё, что происходит со мной за истекший день. Благодарю за то, что рано утром встала, затем поела, не торопясь, сходила к психотерапевту, потом немного поглазела в до блеска вылизанное двустворчатое окно, сидя тычкой на кровати, полежала, погрустила, помогла на кухне, убралась и привела себя в порядок.
Как правило, я немногословна, а фразы чересчур скудны по содержанию: обязательное приветствие, краткий распорядок дня и прощание в виде «дорогой дневник, пока». Откуда появилось предложение про спасение, затрудняюсь сказать, но тем не менее…
Всё решено. Сегодня? Да!
— Лёль, а что Костя? — Юрьев рассматривает своё кривое отражение в зеркале.
— Он предоставил мне отпуск, но…
— Ты не работаешь? — внезапно вскинувшись, встречается со мной пытливыми глазами. — Что произошло?
— Работаю, но ты вернулся, поэтому я попросила у босса пару недель за свой счёт, а он неожиданно заявил, что готов предоставить мне за это причитающуюся по ТК оплату. Не нужно было соглашаться?
— Нужно. Просто…
— Забирайся, — кивком указываю на ванну. — Холодно смотреть.
— Отец говорил про какой-то праздник. Что они придумали? Зачем? — запустив пятерню, расчесывает пальцами коротко остриженные
— Как хочешь.
— У тебя солидно отросло, — вполоборота разговаривает со мной. — Совершенно не заметно.
Да, он, безусловно, прав. Срезанные ублюдками локоны быстро нарастили утраченную длину, а проплешины — места, в которых были с корнем вырваны волосы — заполнились колючим частым ёжиком. Полгода — довольно-таки немалый срок, на самом деле.
— Остынет вода, Юрьев. Не тяни кота…
— Не бухти, жена, — сначала громко прыснув, он, как это ни странно, спокойно произносит.
Ему нужна-таки моя помощь или он справится собственными силами? То, что будет ванна, а не душ, я, конечно, поняла. Так даже проще и намного лучше. Мы не поместимся вдвоем в корыте, в котором с большим трудом располагается один. А значит, опасность однозначно миновала. Я стопудово спасена!
— Помогу? — беру мочалку и бутылочку, в которой, квакая, катается пахучий гель для душа.
— Если не затруднит.
— Для этого сюда пришла.
— Тогда я в твоем полном распоряжении, — жалко опирается слегка подрагивающими предплечьями о бортики нагретой ванны, а я, аккуратно перегнувшись через мужскую голову, прикасаюсь мыльной тряпкой к сильно выгнутой спине. — Дистрофик, жалкий доходяга! — недовольно бормочу…
Не могу смотреть на мужа. Больно, неприятно и непостижимо. Ему ведь только тридцать лет, а на висках уже вовсю гуляет безобразная седина, красивый гладкий до сегодня лоб отныне разрезает напополам глубокая морщина, а во внешних уголках добрых и лукавых глаз собрался веер каких-то птичьих лапок. А самое неприятное то, что Юрьев снова заикается и странно косит правый глаз. Он часто любит повторять, что фильмы ужасов, мистические триллеры и шпионские детективы с непредсказуемым сюжетом вообще никак не согласуются с тонкой организацией его внутреннего мира. Муж прав, хотя то, что я вижу перед собой свидетельствует совсем не в пользу этого замечания.
Ромка спит уже четвёртый час. Раскинувшись на нашей кровати, лёжа на спине и повернув к окну лицо, через приоткрытый рот Юрьев выпускает пузыри и смешно, шлёпая губами, причмокивает. По-моему, так выглядит покой, свобода, мир, добро и чуточку блаженства вкупе с редким умиротворением. А что, если он тупо спекулирует на чувствах, играет роль дегенерата, бездарно имитирует и что-то там изображает?
— Оль? — сквозь густую и завитую щеточку ресниц муж смотрит на меня. — Хватит там сидеть, иди ко мне. Приляг, — хлопает ладонью по матрасу, приглашая к себе.
— Мама ищет спутников для похода в магазин. Пора вставать. Ей требуется мужская сила и ваше с папой спокойствие.
— Какой ещё магазин? — согнув в локте руку, подкладывает её себе под голову. — Это крайне необходимо? Именно сегодня? Именно я? Обойдутся собственными силами. Мне этот сабантуй вообще не нужен.
— Да.
— В чём дело? Мы не разговариваем? Это ссора, о которой я забыл?
— Не хочу ворочать языком.
— Ты не отвечаешь ни на один вопрос, Лёль. Как твои дела?