Россия распятая (Книга 1)
Шрифт:
* * *
У меня до сих пор хранится официальный документ, подтверждающий, как и почему я начал работать над портретом госпожи Сульман.
Управление по обслуживанию дипломатического корпуса
NoОК/50 10 апреля 1958 г.
Посольству Швеции
Согласно Вашей устной просьбе Управление по обслуживанию дипломатического корпуса направляет на переговоры об использовании на работе в Посольстве в качестве художника для выполнения портрета г-жи Сульман гр-на Глазунова И. С., рождения 1930 года, проживающего по Кр. Казарменному пер., д.3, кв.18, паспорт Ш-ПА No522435, выданный 17 отделением милиции в 1953 г.
Зам. начальника управления
(Г. Федосеев).
...Если бы во время вальса с Фурцевой С. В. Михалков не "выбил" бы мне временной прописки, я, очевидно, не имел бы права получить такую
Забыл сказать, что еще в мае 1957 года благодаря содействию Риты Фирюбиной, приятельницы Тома Колесниченко, Е. А. Фурцева на моем письме, где я просил оказать содействие в получении мастерской в Ленинграде, написала лично т. Смирнову Н. И.: "Прошу Вас оказать помощь". Если мне не изменяет память, т. Смирнов Н. И. был тогда председателем исполкома Ленсовета. Он принял меня в своем кабинете в Мариинском дворце. Тучно-отечный, он словно сверлил меня своими глазками и недоумевал, как мне удалось получить такую резолюцию от секретаря ЦК: "Вы вот тут беспокоите товарищ Фурцеву, желаете получить мастерскую в Ленинграде. Мы, руководство города, обьясним товарищу Фурцевой, что вы не имеете права даже на самую крохотную мастерскую, так как не являетесь членом Союза художников и по распоряжению руководства Академии художеств СССР и вашего института имени Репина обязаны будете уехать из Ленинграда преподавать, если не ошибаюсь, в Ижевск. Вы восстановили против себя всех и, опираясь на неизвестно как полученную резолюцию товарищ Фурцевой, хотите толкнуть меня на незаконные деиствия. Вы обязаны уехать из нашего города согласно подписанному Вами распределению. Ясно? Но если вам даже и Эрмитаж дать под мастерскую, вас все равно никогда не примут в ленинградский Союз художников". Я ушел как оплеванный, а позднее услышал, что Смирнов из-за каких-то махинации был снят с работы, а в рабочем сейфе у него нашли коллекцию бриллиантов. Не могу ручаться, была это сплетня или реальный факт. А тогда, после такого "приема", выйдя на площадь перед Мариинским дворцом, я долго и безнадежно сидел на гранитных ступенях и смотрел - в который раз - на дивный памятник государю Николаю 1, который словно мчался на Сенатскую площадь, чтобы подавить бунт "русских якобинцев" - врагов исторической России. Он отсрочил революцию на сто лет...
* * *
Но возвращаюсь к портрету госпожи Сульман. Зинаида Александровна Оболенская во время сеанса доверительно рассказала мне о том страшном времени, когда она встретила в Москве своего будущего мужа, шведа Рольфа, и о дальнейшей судьбе своей: "Мне вначале было очень трудно в Швеции, где издавна царит историческое неприятие русских.
– Она грустно улыбнулась.
– Ну, знаете русские варвары, темные, забитые деспотией монархии, ленивые, не умеют работать и т.д. и т. п. ...Мне понадобилось много усилий и выдержки, чтобы сломить у родственников мужа предубеждение против России, которая стала жертвой международного коммунистического эксперимента".
Мы сидели в высоком зале роскошного дворянского особняка. Почтительные горничные подливали чай, а на придиванном столике в роскошной вазочке горкой громоздились печеиья разной формы и вкуса, которые я пробовал впервые. Ее сын Миша был очень похож на мать. Он с любопытством рассматривал русского художника. "А вот наш почтенный, но вечно молодой викинг, господин Дитрикс. Он работает у нас в посольстве, несмотря на свой преклонный возраст. Шведский МИД очень следит за возрастным цензом своих дипломатов". Княгиня Оболенская пригласила господина Дитрикса принять участие в чаепитии. Седой великан с лицом варяжского дружинника, несгибаемый в своей военной старорежимной выправке, дружески улыбнулся мне: "Я викинг из Петербурга, где наша семья жила до революции. А вот вошла ваша следующая модель - госпожа Ула Вахмейстер, она жена советника шведского посольства".
Высокие потолки особняка, отданного в аренду шведскому посольству, казались мне гигантскими мембранами, записывающими все наши разговоры, - И потому я старался быть предельно осмотрительным в своих ответах.
* * *
Геннадий Алексеевич Федосеев, заместитель начальника УПДК, жена которого очень любила "натюрморы" из цветов и фруктов, через некоторое время пригласил меня в свой кабинет. Недовольно изучая меня глазами, по-милицейски отрывисто сказал: "Что это на вас за галстук одет, на какой помойке вы его нашли? Да и костюмчик вроде с чужого плеча. Так, любезный, в дипкорпус ходить нельзя, не забывайте, что вы представляете советское искусство. Вы должны выглядеть прилично". Подавляя в себе бешенство обиды, я ответил: "Вы абсолютно правы, Геннадий Алексеевич, и при первой же возможности я куплю себе костюм, галстук, рубашку и черные ботинки". Удовлетворенный моим ответом, товарищ Федосеев вдруг улыбнулся: "По нашим сведениям, у вас все идет хорошо, Сульманиха довольна вашей работой". И уже с оттенком юмора продолжал: "Я ведь тоже своего рода дипломат, а у меня есть жена Раиса. Хорошо, если бы вы соорудили ее портрет. Приезжайте к нам домой завтра в 17.00".
Я долго трудился над портретом жены Геннадия Алексеевича, у которой было приятное и доброе лицо. Федосеев пожелал, чтобы она надела платье для вечерних приемов. Когда я закончил портрет, он небрежно посмотрел и как бы мимоходом заметил: "Здорово! Понимаю, почему Сульманиха так вас добивалась. Замечание у меня одно: у моей Райки морда поширше!" И захохотал, а Раиса раздраженно отпарировала: "Илья нарисовал точно - ты на себя лучше посмотри, все костюмы малы стали: не надо на приемах столько жрать!"
...Спустя много лет в Доме журналистов Федосеев познакомил меня со своей новой женой. Обнимая меня, он в пьяном угаре сказал: "Илья, как я рад тебя видеть и представить тебе мою новую жену. Я давно ушел из УПДК". Он вдруг посмотрел на меня совсем трезво: "Я все помню, немало из-за тебя горя хлебнул. Тогда твоя шатия-братия написала донос, что ты не помогаешь строить коммунизм... На тебя всегда со всех сторон стучали, как ни на кого, а я все на свою богатырскую грудь принимал, - и как бы в подтверждение этого он стукнул себя по груди кулаком.
– А я сейчас работаю в журнале "Новое время" - это тебе не хухры-мухры, - да и не из детского сада я туда попал, как сам понимаешь". Жена Геннадия Алексеевича, хрупкая женщина, казавшаяся старше его, улыбаясь, смотрела на нас, а кругом гудело веселье. Посетители ресторана Дома журналистов, чокаясь, принимали "шампанзе на грудь", что на языке тех лет означало выпить шампанского. Праздновали чей-то юбилей!..
* * *
С. В. Михалков с присущим ему юмором говорил: "В гости избегаю ходить: вхожу, здороваюсь и вижу, что у каждого на морде написано: "Что еще у Михалкова попросить?" А я после встречи с детским писателем выходил, исполненный надежды и веры, что моя жизнь хоть и в тупике, но не безнадежном, откуда, взявши за руку, выводил меня Сергей Владимирович. Как всегда, ежеминутно звонил телефон: звонили из Москвы, из провинции из Европы и Америки.
Однажды, в коротком перерыве между звонками, писатель раздраженно и горестно вздохнул: "Эх, Ильюша, не все, как ты, испытывают благодарность к людям, которые им помогают. Меня попросили помочь твоему собрату, художнику из "Крокодила" Сойфертису. Живет он плохо, мастерской нет, а карикатурист очень талантливый. Помог. И что же, как мне передали, он сказал? "Подумаешь, один раз позвонил - всего-то хлопот". Неужели непонятно, - возмущался Михалков; что когда любой человек просит у начальства, ему делается прокол в "талоне" его просьб! Нельзя же все время просить! Каждая просьба выпадает в осадок и становится моральным ооязательством перед теми, у кого просишь".