"Рот Фронт!" Тельман
Шрифт:
Кто-то достал из кармана сложенную вчетверо газету. Эрнст знал: в этом номере напечатаны небольшие статьи Карла Либкнехта и Розы Люксембург о современном политическом положении в стране.
«Значит, их последнее слово, - подумал он.
– Последнее обращение к нам...» Тельман развернул газету.
– Слушайте нашу Розу!
– Голос его звучал глухо, но твердо. Он читал: - «Ура! Порядок царит в Берлине! Тупые палачи! Ваш порядок построен на песке. Революция воспрянет уже завтра и, к вашему ужасу, воскликнет трубным голосом: «Я была, я есть, я буду!» - В зале царила напряженная тишина, - А вот что завещает
– Голос Тельмана окреп.
– Победа останется за нами. Ибо «Спартак» -это огонь и дух, душа и сердце, воля и действие пролетарской революции! «Спартак» - это счастье и боевая решимость классово сознательного пролетариата... «Спартак» - это социализм и мировая революция. Будем мы тогда живы или нет, но наша программа будет жить. Она воцарится в мире освобожденного человечества. Несмотря ни на что!»
Эрнст Тельман опустил газету.
– Несмотря ни на что!
– крикнул он.
– Так будет!
– Так будет!
– сорвался молодой голос.
– Так будет!..
– эхом повторили десятки голосов.
– Смерть убийцам!
– Смерть!
И этот клич уже выплеснулся на улицы Гамбурга.
...«А что я оставляю рабочей Германии?
– подумал Тельман, открывая глаза. Гиринг стоял перед ним, покачиваясь с пяток на носки.
– Какие мои последние слова напечатает подпольная «Роте фане»?»
– Что же, Тельман, приступим. Задаю первый вопрос...
И в это время в комнату без стука ворвался молодой белобрысый гестаповец, что-то шепнул на ухо Гирингу. Засуетились остальные.
– В камеру! Быстро!
Эрнст Тельман не успел опомниться: грубо и сильно его сорвали с табурета; двое гестаповцев, вцепившись в руки, побежали с ним по коридору к лифту.
Не прошло и минуты - он был опять в своей камере.
«Что случилось?..»
За дверью в коридоре слышались приглушенные голоса, беготня. Потом все стихло.
Вдруг зазвучали грузные шаги, все громче, все ближе.
Несколько человек остановилось у двери.
– Открывайте!
В дверном проеме стоял...
– уж не галлюцинация ли?
– Герман Геринг, министр, президент фашистского рейха, собственной персоной [14] . Грузен, розов, самоуверен. За его широкой спиной маячил долговязый Дильс - начальник управления гестапо.
Однако, увидев узника со следами жестоких побоев на лице, Геринг на мгновение растерялся...
14
19 января 1934 года Геринг совершал инспекторский обход штаб-квартиры гестапо, которое тогда было ему подведомственно.
– Тельман, это вы?
– воскликнул он.
– Это я.
– Эрнст поднялся с топчана, поморщившись от боли во всем теле.
– И я заявляю вам решительный протест.
– Тельман сорвал с себя рубашку - все тело было в кровоподтеках, в сине-желтых припухлостях.
– Так ведут допрос ваши костоломы!
– Голос Тельмана дрожал от негодования.
– Знайте! Скрыть вам это беззаконие от общественного мнения не удастся!
Геринг ничего не ответил, отступил
И Эрнст услышал, как там, в коридоре, фашистский лидер крикнул в ярости:
– Кто из следователей ведет дело Тельмана?
– Председатель земельного суда Брауне, - ответил Дильс.
– Этот кретин?
– загремел Геринг.- Он не может вести дело Тельмана! Ни при каких обстоятельствах! Все вы безмозглые кретины!
Опять топот ног по коридору, удаляющиеся голоса. у все смолкло.
Но ненадолго.
Не прошло и получаса, как дверь снова открылась. Два незнакомых гестаповца вывели Тельмана из камеры. ...
– Куда?
– спросил он.
– Не разговаривать!
– рявкнул в ответ один из его конвоиров. ,
...Лифт поднялся на третий этаж.
Эрнста Тельмана ввели в большой кабинет с четырьмя окнами. Над письменным столом висел портрет Гитлера. С дивана поднялся Дильс, и Тельман обратил внимание на бледность его лица; левый глаз подергивал тик.
– Вы сами во всем виноваты!
– закричал начальник управления гестапо.
– Ваш идиотский отказ давать показания вынуждает нас...
Дильс не договорил - в кабинет вошел Геринг. Шумно дыша и вытирая платком вспотевшее лицо, прошелся по кабинету. С размаху плюхнулся в кресло, сказал:
– Садитесь, Тельман, дружище!
Эрнст тоже сел в кресло. И теперь низкий столик с пепельницей из розового мрамора разделял их.
Герман Геринг пристально, не отрываясь, смотрел на Тельмана. Что-то тяжелое, свинцовое было в его взгляде.
– Я все выяснил, - нарушил молчание Геринг.
– Я только что разговаривал с людьми, которые допрашивали, вас.
– Была сделана внушительная пауза.
– Они в один голос утверждают: вы категорически отказались давать показания чиновникам, одетым в военную форму. Вы сами спровоцировали их...
– Это ложь!
– спокойно перебил Тельман.
– Что именно ложь?
– спросил Геринг, явно подавив гнев.
Эрнст Тельман поднялся с кресла и, глядя в ненавистное толстое лицо, сказал спокойно и твердо:
– Господин министр-президент, я делаю вам официальное заявление. Во-первых. Сказанное вам теми, кто присутствовал при моем допросе, продолжавшемся четыре с половиной часа и сопровождавшемся истязаниями, будто я категорически отказался давать показания чиновникам в военной форме, не соответствует действительности. Только один из них, а именно Гиринг, почти ваш однофамилец, - не удержался Эрнст, - был в военной форме. Это и есть ложь. Во-вторых. Я требую, чтобы из этого ада меня немедленно перевели обратно в Моабит. И не сомневайтесь, господа, все, что здесь со мной происходит, очень скоро станет известно в Германии. И не только в Германии,
Геринг и Дильс переглянулись.
Молчание затянулось.
– Хорошо, - сказал наконец Геринг, глядя в стол.
– Я согласен принять это ваше заявление.
Дильс нажал кнопку, утопленную в боковой поверхности письменного стола.
Вошли два гестаповца.
– В камеру.
...И прошли еще три томительных дня. Ни допросов, ни прогулок, ни свиданий с близкими.
Эрнст Тельман стал готовиться к самому худшему.
Двадцать третьего января 1934 года дверь камеры открылась. В проеме ее стояли четыре гестаповца, которые присутствовали на первом допросе.