"Рот Фронт!" Тельман
Шрифт:
Таким образом, объективная ситуация и соотношение классовых сил вполне созрели для победы германской революции. И когда 9 ноября рабочие захватили броневики германских милитаристов, они были преисполнены чувства гордости, что своими действиями, своей боевой революционной энергией и смелостью они окончательно закрепляют победу революции.
И все же германской буржуазии еще раз удалось похитить у германского пролетариата плоды 9 ноября. Уже свергнутая буржуазия снова собралась с силами и дотопила в потоках драгоценной пролетарской крови освободительную борьбу германского рабочего класса. И это было совершено мечом кровавого наемника Носке и прочих социал-демократических палачей германского пролетариата. Жертвами пали Карл
Трагедия германской революции 1918 года, январских боев 1919 года... состояла в противоречии между наличием объективно созревших революционных условий, с одной стороны, и субъективной слабостью германского пролетариата, вызванной отсутствием целеустремленной большевистской партии, – с другой...
Ни революционный инстинкт, ни несравненный героизм отдельных вождей «Союза Спартака», зверски убитых основателей нашей партии, не могли заменить железного авангарда, закаленного как сталь в огне революционного опыта. Карл и Роза потому и стали жертвами варварской социал-демократической контрреволюции, жертвами Носке, Эберта и Шейдемана с их наемными убийцами из-за угла, что они не смогли выковать для германского пролетариата того оружия, которое привело русский пролетариат к победе, – не смогли выковать большевистскую партию!
«Несмотря ни на что!» Эти слова были революционной клятвой, которой в день кровавой победы контрреволюции – за день до своей смерти – Карл Либкнехт закончил свойпоследний боевойпризывдля «Ротефане» – центрального органа только что основанной Коммунистической партии Германии...
Десять лет, закончившиеся чудовищным наступлением германского трестовского капитала, которое принесло с собой голод, полное закабаление, обнищание и унижение германского пролетариата, и в то же время одиннадцать лет со дня победоносного восстания русского пролетариата, одиннадцать лет господства рабочих, одиннадцать лет пролетарской диктатуры, свидетельствующие о громадных успехах социалистического строительства. Но эти десять лет не прошли даром и для германского пролетариата, ибо за это время он создал свою Коммунистическую партию, свой боевой отряд для грядущей второй революции, для борьбы за Германскую республику Советов!
Заканчивается первое десятилетие со дня рождения германской революции, и мы видим начало нового периода революционной активности, экономических боев по всей Европе, и прежде всего в Германии, охватывающих миллионы рабочих и пробивающих первую брешь в подгнившей системе капиталистической стабилизации, которая в силу своих внутренних противоречий рано или поздно, но все равно обречена на гибель...
В этот новый период постоянно обостряющихся классовых противоречий и с каждым днем усиливающейся угрозы империалистической войны мы, немецкие коммунисты, вновь клянемся в верности заветам героев пролетариата, вновь клянемся в верности делу Ленина, в верности памяти Карла Либкнехта и Розы Люксембург: несмотря ни на что!
Часть третья
...Итак, 23 января 1934 года Эрнст Тельман был Возвращен в следственную тюрьму Моабит.
Семнадцатого марта Политбюро Коммунистической партии Германии получило сведения об истязаниях, которым подвергся в гестапо вождь немецкого рабочего класса. И мгновенно это стало известно мировой общественности.
Правительство Гитлера, чтобы реабилитировать себя, вынуждено было главного узника фашистского государства «показать» международной общественности. Именно «показать»: делегации юристов из Дании, Норвегии, Швеции, США и других стран лишь видели Тельмана издалека, во время его прогулок по пустому тюремному двору и в первые месяцы после возвращения Эрнста в Моабит не могли вступить с ним в контакт...
А что же сам «государственный преступник № 1»?
Из письма Эрнста Тельмана жене Розе 5 апреля 1934 года:
«Пасха, праздник пробуждения природы... прошла здесь тихо, почти беззвучно. В страстную пятницу, в страстную субботу и оба дня пасхи здесь было очень спокойно, временами мертвая тишина, только иногда услышишь хлопанье форточки или глухой стук закрываемых тюремных дверей. На дворе обычное чириканье воробьев, и лишь изредка черный дрозд пропоет свою знакомую песню. В первый день пасхи, после обеда, безоблачное небо заполонили самолеты, и их гудение, длившееся несколько часов, прервало безмолвную тишину. В самой камере полнейшее одиночество; порой в полдень маленький, безобидный и усердный паук повиснет в желтых, как колосья, лучах солнца между железными прутьями решетки и плетет свою паутину. Отрезанный почти от всех людей, подвергнутый долгой изоляции, вдали от жизни немецкого народа, живу и прозябаю я здесь.
Я знаю, что ты прекрасно понимаешь мое положение... При этом я всегда восхищаюсь тем несгибаемым мужеством, с которым ты, полная надежды, смотришь в будущее, спокойно и твердо переносишь многочисленные страдания, выпавшие на твою долю. Мужество, надежда и внутренняя стойкость в подобных обстоятельствах - неоценимые факторы для укрепления человеческой воли и силы. Отрадно, что ты умеешь так смело и мужественно переносить свою судьбу».
Мужество, надежда и внутренняя стойкость... Эрнст писал это жене, но в еще большей степени три качества, характеризующие состояние человеческого духа, относятся к нему самому.
Его деятельная, яростная натура борца и народного трибуна была замкнута в четыре стены одиночной тюремной камеры, и требовалось огромное мужество, чтобы достойно переносить это положение. Необходима была великая надежда: его правда восторжествует, он выйдет на свободу! Так будет, так должно быть... И для предстоящей борьбы нужна стойкость. Стойкость коммуниста, хладнокровие воина, ясная голова мыслителя.
Нам дан один, но самый верный источник, помогающий проникнуть в его внутренний мир, в ту драматическую пору его жизни, - письма Эрнста Тельмана, адресованные близким. Однако, вникая в них, нужно всегда помнить два обстоятельства: автор должен был учитывать жесткую тюремную цензуру и не огорчать, по возможности, дорогих его сердцу людей.
Из письма Эрнста Тельмана жене 8 июня 1934 года:
«Раньше я никогда не чувствовал с такой остротой, да и не мог себе представить, что значит находиться в одиночном заключении, в длительной изоляции, какое психологическое воздействие может это иногда оказывать на мыслящего человека, если он вынужден жить так годы. Для меня это новая большая жизненная школа, причем многие переживания и страдания прошлого совершенно не могут служить здесь мерилом для сравнения. Конечно, и здесь положение по временам разнообразится, например благодаря получению многих, многих новостей о событиях в Германии и во всем мире, но прежде всего в Советском Союзе; об этом я узнаю из газет, и это ободряет меня».
Главное, чем были поглощены Тельман и его единомышленники на свободе в те месяцы, - это подготовка к судебному процессу.
Готовилось к суду и правительство «новой» Германии: еще 1 июня 1934 года в органы политической полиции отдельных земель было направлено срочное требование немедленно заняться сбором обвинительного материала для «процесса над государственным преступником, бывшим руководителем КПГ Эрнстом Тельманом».
На газетные полосы попадало многое о том, что и как фабриковали нацисты к «главному судебному разбирательству нашего времени». Из газет Эрнст узнавал о положении и в Германии и во всем мире. Одно социальное явление в его стране, возникшее под натиском всеохватывающей фашистской пропаганды и в результате определенных успехов немецкой экономики, вставшей на путь милитаризации, особенно тревожило Тельмана и повергало в трудные раздумья. А именно: все больше и больше немцев начинало верить Гитлеру, поддерживать его политику...