Рождение Клеста
Шрифт:
Самое страшное — это не пьянка, а похмелье на следующий день. Утром меня вырвало, несколько раз; мы потеряли ещё один день, так как я отлёживался, полумёртвый. Если бы враги пришли снова, я бы и пальцем не пошевелил.
И вот мы снова в пути. Весёлая Солнышко болтает о том, сколько раненых жителей она успела вылечить; Милка качает головой, как будто ей поддакивает.
Нам в дорогу дали два хороших меча и щиты, так что мы чувствовали себя гораздо уверенней. Собрали и еды всякой, да столько, что можно было неделю не тужить. Уважили нас, от души, — грех обижаться.
Мы уехали
Нашей спутнице в селе подарили платье за лечебные труды, и теперь она на ведьму никак не походила. Очень стала такой симпатичной, даже досада взяла: её красота будет привлекать лишние руки и глаза. Я так об этом ей и сказал, но она слёзно упросила хотя бы денёк поносить не опостылевшие тряпки и побрякушки, а что-то человеческое, тем более, что в здешних краях ближайшая деревня отстояла в два дня пути, и никто её в таком «обычном» виде узреть не мог. Бабы — что ж с них взять? Ничего понимать не хотят, когда речь идёт о шмотках или красоте. Счастливые по своему: им не нужно думать про стратегии всякие, что с жаркого юга степная орда прийти может, что родная страна изнемогает: в сельской баньке попарилась травяным веничком, освежилась, похорошела — и вот сидит, веснушками своими сияет и булочками покачивает, которые в новом наряде гораздо лучше обрисовываются.
Переночевали мы без костра: староста-атаман строго предупредил нас, что сейчас это смертельно опасно: огонь в равнинных полях издалека виден и будет привлекать обозлённых степняков. Поели всухомятку вяленого мяса, запили водой — и спать.
А на другой день к нам пришли приключения. Кто бы сомневался: разве нам можно было бы пройти просто так, и чтобы без проблем? Никак нельзя. То ли Пресветлый решил проверить силу нашего духа, то ли сам дьявол блажил, найдя в нашем лице для себя забавную игрушку — нам об этом, понятное дело, не докладывали.
Удрать нам от степняков, сами понимаете, в чистом поле никакой возможности не имелось. Мы с Мальком обнялись напоследок; Солнышко сидела притихшая, охнув только один раз, когда увидела неумолимо приближавшихся всадников, да так и застыла, зажав рот ладошкой.
Я вздохнул и взялся за меч. Малёк — тоже. Всадники обложили нас и завертели издевательскую карусель, кружа вокруг обречённой телеги, как стая изголодавшихся за зиму волков. Они каркали, свистели, улюлюкали, вращая мечами, как крыльями мельницы, сверкая зубами и горяча коней ударами пяток — от такого мельтешения голова пошла кругом. Пёстрые драные халаты ещё больше увеличивали рябь в глазах.
— Ну, чего вам, шнырги?! — не выдержал я, потрясая мечом. —
— Ай-вай, зачем так сказал? — один всадник остановил кружение и глянул мне в глаза. — У беженцев нет мечей. Меч есть только у воина.
— Ага, сейчас самое время без оружия путешествовать! Нас едва разбойники не убили в лесу — еле-еле отбились. Нас ехало из города пять телег — только мы одни живые остались! — изливая совершенно искреннюю злость, я заодно впарил наглую ложь, которая запросто сошла бы за правду.
— Ай, девка хороший! — возопил радостно другой. — Ай, хороший! Она одна пять телег добра стоит, да!
— Не трожь! — заорал взбешённый Малёк, и все нападавшие разразились в ответ грубым хохотом.
— Она вам не девка! — сказал я гордо. — Она — великая знахарка, и лечит самые тяжёлые болезни. Женские, мужские, и раны. Понятно вам?!
Я демонстративно бросил меч, ухватил один из горшков, делая вид, что он совсем лёгкий по весу, снял крышку, макнул туда палец и с победным видом показал, какого он стал грязного цвета:
— Вот! Мы лекарства везём, людей лечить!
Снова послышался хохот, но уже не такой наглый. При этом их начальник вообще не смеялся, а только зубы скалил, но и то как-то не так, а задумчиво:
— Знахарка, говоришь? — переспросил он и что-то сказал своему отряду.
В ответ послышались недоверчивые восклицания, хокания и карканье. Карусель уже не кружилась, а напавшие вдруг стали спорить между собой, как будто бы позабыв про нас. Они что-то яростно доказывали командиру, и он, вроде бы, в душе с ними был полностью согласен, но его что-то грызло изнутри, и поэтому он отрицательно качал головой, как будто бы отрешившись от мира. В это время он сильно напоминал моего Учителя: похожие висячие усы, сузившиеся глаза, взгляд вовнутрь себя. Только Учитель был выходцем из другого народа, без сомнений, — из более образованного и не такого безнадёжно суеверного.
Их командир, наконец, очнулся и отдал резкую команду. Все замолчали, послушно расступились, оставляя нам проезд в нужную им сторону и взяв нас под конвой.
Почти полдня мы ехали в стойбище кочевников из-за неспешного хода нашей повозки. Степняки периодически сменяли друг друга: на горизонте друг показывались всадники, на рысях нас догоняли или, наоборот, сближались, что-то вайкали, щурясь и жестикулируя, — и вот уже кто-то из нашего сопровождения отрывается в сторону и мчится туда, откуда появились дозорные, а прискакавшие остаются и включаются в неспешный ход нашей процессии. Кто-то что-то заунывно мычал себе под нос, — как будто напевал, лениво обсасывая стебелёк моровки.
От грязных халатов разило вонючим потом, и Солнышко едва сдерживала отвращение, когда кто-то из новоявленных «кавалеров» гарцевал рядом, хищно на неё скалясь. А ведь большинство из напавших были ненамного нас старше; пожалуй, возрастом они равнялись с бывшим хелькиным женихом. Но, боже, неужели нашей подруге предстоит прожить с ними весь остаток своей жизни?! Меня аж передёрнуло, хотя жить предстояло ей, а не мне… Нет, пусть меня лучше сразу зарубят, чтоб не нюхать эти запахи навоза десятки лет!