Рубеж веков-2
Шрифт:
— Сказать тебе честно? Мне кажется, что мы уже начали. И я не уверен, что это хуже того, что нас ждёт в будущем.
Под Фере, у самого берега Марицы, за которой уже начинались отбитые назад земли Империи, войско Теодора обнаружило перед собой турецкий отряд. Турки расположились на пригорке, отчётливо видимые в предзакатном свете: лёгкая кавалерия, пёстро одетая, с сверкающими железными наконечниками копьями и саблями. Пехота, состоящая из секбанов и азапов, выстроилась перед ними в неряшливой, но уверенной линии. Их было не так много,
Однако в время шло и ни ромеи, ни сарацины не решились начать битву. Турки, видимо, понимали, что преследовать армию, перешедшую в оборонительное построение, — дело рискованное, особенно так близко к владениям ромейского императора. Теодор же не спешил давать приказ к атаке. Йованна, до сих пор ведущая себя с бесспорной решительностью, молчала после переправы через Несс.
Другие, кто собирался в тесный круг возле Теодора, высказывали общее мнение: битвы лучше избежать. Сражение близко к дому, но это вовсе не облегчало задачу. Напротив, никто не хотел умирать, когда впереди оставалось лишь несколько шагов до родных земель.
— Мы пришли не за славой, а за жизнью, — говорил Рыжеусый. — А жизнь стоит дороже любой победы.
Теодор слушал молча, глядя на вражеский лагерь, словно стараясь разглядеть, что скрыто за этим настороженным затишьем.
На «ничейной”полосе земли, разделяющей два войска, турки воздвигли лёгкий шатёр. Полотнище его было простым, пыльно-белым, лишь на вершине торчала золоченая пика. Шатёр поставили быстро, дело привычное: четыре человека натянули канаты, вбили колышки, и ткань встала, как будто сама по себе.
Вокруг лагеря ромеев поднялся лёгкий шум. Теодор смотрел на происходящее с прищуром, его лицо было непроницаемо.
— Переговоры? — удивлённо поднял брови Юц.
— Пойду, узнаю.
— А может не стоит?
— Ох, всякое может быть. — Теодор пробежался взглядом по тем, кто был рядом. — Если я не вернусь — за старшего… За старшего Евстафий.
Рыжеусый слегка поклонился, а Мардаит сжал губы.
— Надо только немного подготовиться…
В шатре, натянутом на краю турецкого лагеря, стояла тягостная тишина. Теодор сел напротив бея, сложив руки на столе из тёмного дерева. Вечерний свет заходящего солнца выхватывал его спокойное, почти бесстрастное лицо. Бей напротив, облачённый в пёструю парчу и увешанный золотыми украшениями, пытался скрыть своё недовольство.
Никто не желал друг другу здоровья, не заговаривал о погоде, о семье, об урожае, как это было обычно принято.
— Меня зовут Усман. Ты хочешь переправиться на тот берег, ромей? — спросил он, делая глоток из чаши. Голос его был сух.
— Хочу, — ответил Теодор. — И переправлюсь, с твоего согласия или без него.
Бей поднял бровь, но не ответил. Теодор продолжил:
— У нас есть пушки. Больше мушкетов. Мои люди готовы умереть, но ваш берег станет нашим, если вы решите препятствовать.
— А если не решу? — с притворным равнодушием спросил бей.
— Тогда ты сохранишь своих воинов, свою честь и свою казну, — сказал Теодор и, чуть
С этими словами Теодор с усилием поднял с земли и выложил на стол сумку монетами.
Бей внимательно посмотрел на него, потом на мешочек, но всё ещё не выказал согласия.
— Сколько? — тихо спросил он, будто взвешивая в уме предстоящую сделку.
— Столько, чтобы ты не жалел об этом дне, — ответил Теодор. — Достаточно, чтобы твои воины не спрашивали, почему ты отпустил нас.
Наступила пауза. Бей потянулся за чашей, сделал глоток и посмотрел в глаза Теодору.
— Ты человек разумный, ромей. Я приму твои условия.
Он взял мешочек с золотом и поднялся.
— Надеюсь мы больше никогда не встретимся.
— Надеюсь, бей Усман. — ответил Теодор, вставая.
Рукопожатия не было, но слова были сказаны. Уже на следующий день турецкое войско снялось с места и ушло, а ромеи начали переправу.
Переправа через Марицу была делом тяжёлым и долгим. Река, казалось, лениво смотрела на суету ромеев, блестя на солнце гладью воды, что, несмотря на кажущуюся спокойность, могла вмиг потопить невнимательного. Сначала отправили трапезитов — проверить глубину, искать место, где течением можно было бы управиться без потерь. Те вернулись, промокшие, но уверенные: броды есть, хоть и ненадёжные.
(р.Марица)
Начали с того, что перевезли лёгкий обоз и часть людей. Лошади, погрузившись по грудь, неохотно шли вперёд, многие пытались уплыть обратно, но крики погонщиков и хлёсткий треск бичей всё-таки заставляли их двигаться. Многие вещи с телег приходилось переносить вручную. Другие же — надёжней привязывать, чтобы не смыло. Люди работали с утра до самого заката, пока наконец основная часть обоза и скота не оказалась на северном берегу.
Самое сложное было с тяжёлыми повозками, в которых везли пушки и боеприпасы. Их переправляли на плотах, тут же срубленых. Один такой плот всё же перевеонулся, и пришлось извлекать ядра и бочонки с порохом прямо из мутной воды, ругая и судьбу, и косоруких плотников, которые эти плоты строили.
Когда последний человек ступил на твёрдую землю северного берега, уставшие, грязные, но целые, ромеи, не теряя времени, взялись укреплять лагерь. Марица теперь осталась за спиной, а впереди была дорога, ведущая вглубь родных земель.
Люди радовались. Состояние покоя казалось таким близким, что уже казалось настоящим счастьем.
— Эй, старик! Всё ли спокойно в Империи? — крикнул Юц, натянув поводья.
— Да как сказать, господин… — заговорил старик, шаркая босыми ногами по пыльной дороге. Голос его был хриплым, будто от вечной простуды. Он снял потертый колпак, прижал к груди и так и не выпрямился из поклона. — Сарацины, как вы, через реку переправляются, грабят… Молодёжь, кур и коров увозят… А так… рыба, слава Богу, ловится. Это уж хорошо.