Руда
Шрифт:
Марья Ильинишна обхватила его подмышки и подняла. Парень был легок. Итти он не мог, только переставлял ноги, но и оттого тащить его было удобнее.
— Где люди-то? — крикнул ей парень в самое ухо.
— Иди ты.
— Книга. Смотри — книга! Сгорит ведь. Подбери.
Марья Ильинишна книги не видела, споткнулась о нее, и оба они упали.
—
— Где люди? — удивился еще раз больной.
И люди появились. Из костра на месте ворот выскочили во двор плавильщик, двое рабочих и кучер Пуд.
— А Прохор Ильич?.. — Пуд, протянувший было руки, чтобы освободить хозяйскую сестру от ее ноши, вдруг отдернул их. Марья Ильинишна мотнула головой на крыльцо. Пуд сразу повернулся и прыжками понесся к хоромам. Больного подхватили рабочие.
Через минуту они были на лужайке по другую сторону огненной стены.
Еще тремя минутами позднее из огня показался Пуд с огромным бесчувственным телом хозяина на загорбке.
— Жив?
— Жив, должно. Ну, сомлел.
О КОМЕТАХ, О СКОРПИОННОМ МАСЛЕ И О ПРОЧЕМ, КРОМЕ АЛГЕБРЫ
— Ты хозяйская дочка?
— Нет, я сирота.
— А зовут тебя как?
— Нитка.
— Это кличут, а звать?
— Антонида. А тебя — Егором.
— Откуда ты знаешь?
— Не признал меня?
— Нет.
— В таборе, в горах, где все захворали, — ты за нами ходил, а потом и сам свалился.
— Так вот ты кто! Я бы, может, и узнал тебя, да ты одета по-другому — совсем монашенка.
Егора после пожара положили в избе плавильного мастера. Мастер и его жена, строгие раскольники, почти не бывали дома: он на фабрике, у печей, а она на покосе. Домовничать осталась девочка-заморыш лет двенадцати, — Егор ее считал дочерью хозяев. Одета девочка была во всё черное, на голове черный платок, повязанный так, что закрывал и лоб и уши по-раскольничьи.
За больным, она ухаживала заботливо, сердечно, — сегодня Егор понял почему: старалась отплатить за его помощь там, в горах. Гнилая лихорадка сгубила всех родичей Нитки, а она попала к, мосоловскому мастеру в приемыши, вернее, — в работницы.
— Когда буду здоровый, сильный, наработаю денег — куплю тебе, Антонидка, подарок: платок в лазоревых цветах, веселый платок! — обещал Егор.
— Когда еще будет! — строго, как полагается, отвечала девочка. — Мне и этот хорош, а ты вот во что оденешься, когда встанешь? Ни кафтана,
— И не говори, девонька, — сам не знаю! Дай-ка книгу, почитаю. Может, вычитаю, как кафтан из соломы сделать: в этой книге про всё есть!
Книгу Егор вынес с горящего хозяйского двора, не бросил тогда, как ни был слаб. И теперь не мог нарадоваться — в книге говорилось обо всем на свете: о кометах, о лечении скота, о вдовах, о садах вообще, об обмороке, о смолении бочек, о стрижке овец, о шелковичных червях, о лесных пеньках и зернах… В книге триста страниц. Истлела и искрошилась только первая страница, так что. Егор не знал, как книга называется и кто ее сочинил.
— «Обморок есть нечаянное потемнение вида, — вслух читал Егор, — и тихое отнятие у человека всех сил и языка, который в сие время, все чувства потерявши, на землю упадает».
Еще интереснее оказалась глава девятнадцатая «О табаке». В ней Егор вычитал вот что:
«Индианцы и других земель народы не токмо своим золотом Европу обогатили, но и многими своими плодами и овощами. Того ради весьма б изрядно было, ежели бы наших наций люди обое сие умеренно употребляли. Но мы с великою горестию видим, что золото нас мучителями, немилосердыми, скупыми, грабителями и роскошными сделало. Также мы и плоды их с невоздержанием и излишеством употребляем».
Значит, тот, — стал размышлять Егор, — кто золото из земли на свет выводит, тот для людей первый мучитель и грабитель? А наша русская сторона потому, выходит, и хороша, что золота не знала? Ой, мудрено! Демидов и верно мучитель. К нему подходит. Но Демидов и при железных, и при медных промыслах был мучителем…
Размышления Егора прервал приход верхотурца Коптякова… После первой встречи в амбарушке они еще не виделись.
— А, дядя Влас, — сразу сказал Егор. — Ты и в самом деле есть. Я ведь думал, ты мне в бреду привиделся.
— Погоди, милок, — сейчас и я тебя признаю… Ей-ей, где-то видал.
— Покуда вспоминаешь, скажи, в каких мы местах. Где это Мосолов завод себе строит?
— Место новое. Ближнее жилье — крепости Клековская да Бисертская. А река здесь Ут. К восходу солнца податься — там будет за горами Чусовая и Утка казенная, пристань.
— А рудник? — Егор приподнялся на постели.
— Рудник богатый. Чудская, вишь, копь…
— Так это же заповедное место!?
— Во-во! Заповедное место Мосолову и досталось, хи-хи-хи!
Егор размахнулся и изо всей силы ударил Коптякова. Силы у больного было мало, он даже не ушиб рудоискателя, только напугал. Сам Егор откинулся на спину, и слезы полились из его глаз.
— Змея ты, — всхлипывал больной, — Андрей Трифоныч на каторге мается, мог бы одним словом себя освободить, а молчит. Раз народ заповедал, — свято. Убить тебя мало!
— Почему думаешь, что я выдал? Перекрещусь, что не я, — оправдывался рудоискатель. — Я и Мосолова-то нынче впервой увидел, а завод второй год строится.